Мои друзья и я. Артюр Онеггер

Стефан Одель — Я хотел бы, чтобы Вы сегодня мне рассказали, дорогой Франсис Пуленк, об одном из товарищей Вашей юности — Артюре Онеггере. Когда Вы встретились с ним в первый раз?

Франсис Пуленк — Я встретился с Артюром Онеггером . . . думаю, что это я могу Вам сказать точно ... весной 1917 года. В это время я занимался роялем с Рикардо Виньесом, и Рикардо Виньес относился ко мне как к любимому ученику, он меня буквально усыновил. Может быть, я и не заслуживал этого, но он меня всюду водил с собой. Однажды он мне сказал: «Вам нужно познакомиться с Жанной Батори». Естественно, я бесконечно вос- хищался Жанной Батори, этой великой певицей, которая была первой исполнительницей всех романсов Дебюсси и Равеля ... и тогда, весной 1917 года, я стал регулярно по воскресеньям бывать у нее; там музицировали профессионалы, артисты. Это было совершенно изумительно; именно там я услышал до того, как ее услышала публика, Сонату для флейты, альта и арфы Дебюсси, которую играли почти по рукописи. Нужно Вам сказать, что Андре Капле, превосходный музыкант и большой друг Дебюсси, был также близким другом Жанны Батори и благодаря ему мы обычно получали произведения Дебюсси или Равеля, еще хранившие запах свежей типографской краски, и разбирали их со страстным интересом. Однажды он решил дать нам ознакомиться с тремя прекрасными песнями а сарреllа Равеля. Мы принялись за работу. Естественно, Батори и несколько ее учениц пели партии сопрано и меццо, а партии баса и баритона — мой учитель Шарль Кёклен, с бородой речного божества, Онеггер, я ш другие. Я видел Онеггера впервые; пока мы пели эти песни Равеля, я один или два раза ошибся; Артюр Онеггер повернулся ко мне и сказал: «А сольфеджио, молодой человек?», потому что, не надо забывать, Артюр был на семь лет старше меня. Тогда мне было восемнадцать, а ему двадцать пять лет, и эта разница, естественно, вызывала во мне почтение. Я очень смутился, и, быть может, это первое столкновение и было причиной того, что Онеггер очень долгое время внушал мне робость.

С. О. — Очень возможно ... да.

Ф. П. — Ну да, хоть и товарищ, но он был на семь лет старше; заметьте, что и Мийо был на семь лет старше меня.

С. О. — Но, насколько я помню в тот момент, Мийо еще не был в Париже.

Ф. П. — Нет, он все еще был в Бразилии. Мийо никогда ни на секунду не подавлял меня, потому что он вел себя совершенно иначе. Артюр, с его красивым серьезным лицом, внушал мне робость. Среди певиц этого хора была также Андрэ Ворабур, которая впоследствии стала мадам Онеггер. Короче говоря, мое первое соприкосновение с Артюром отнюдь не предвещало ни близости, ни группы Шести ... ничего подобного! Просто два музыканта, оджн уже с некоторыми заслугами, другой совсем начинающий, встретились у Батори ... Вы знаете, что потом Жанна Батори получила театр Старой Голубятни. Помните, когда Кокто уехал в Америку, у Жанны Батори появилась идея организовать концерты, и именно на этих концертах Артюр стал для меня не только товарищем, но и большим другом.

С. О. — Мне кажется, что на всех собраниях группы Шести и всех ваших собраниях вообще Вы с Артюром Онеггером встречались менее часто, чем с другими. Почему?

Ф. П. — Это не совсем точно. Когда Анри Колле окрестил нас «Группой Шести» наподобие «Пятерки» русских, с этим ярлыком на спине мы держались «общей конюшней», и я часто виделся с Онеггером, потому что каждую неделю мы устраивали то, что называлось «субботним обедом». Мы собирались, для начала, у Дариуса Мийо, который жил рядом с улицей Шапталь. Там мы пили коктейли (после войны 1914 года наступила эпоха коктейлей), туда приходили Жан Кокто, Жан Гюго, Орик, Фоконне и Радиге, Мы собирались также у Жермены Тайефер; потом мы шли обедать в ресторан на Монмартре ... Мы встречались с Артюром каждую субботу, очень регулярно; и, следовательно, общались с ним постоянно. Вас, может быть, заставляет думать, что я редко встречался с Артюром, то, что его очень трудно было увидеть у него дома. Это было трудно уже тогда, когда он жил на улице Дье перре, но потом, когда он поселился на бульваре Клиши, это стало значительно труднее, потому что Артюр не отвечал на телефонные звонки ... когда звонили в дверь, он не открывал, когда ему писали, он не отвечал. Это не значит, что я не хотел сблизиться с Артюром, но с Мийо я разговаривал по телефону почти ежедневно. Орику я также звонил почти каждый день, и мы виделись часто в промежутках между субботами. С Артюром я не был так близок, как с Мийо и Ориком. Достаточно пародоксально, но моя большая близость с Онеггером наступила только в два последних года его жизни, потому что он был болен. Когда он болел, он любил, чтобы его навещали, чтобы сидели с ним.

С. О. — Но Вы забегаете вперед, Франсис ...

Ф. П. — Да, забегаю, забегаю, чтобы показать Вам общий вид кривой нашей дружбы. Ее исходную и конечную точки.

С. О. — Вернемся немного назад, если Вы не против, потому что я хотел бы задать Вам один вопрос, вопрос, который я часто задавал себе. Дягилев поставил Ваших «Les biches» в Монте-Карло в 1924 году, в тот же год, когда в Париже давали «Царя Давида» в его первоначальной форме оратории. Я хотел бы знать, что оба Вы думали в то время о музыке друг друга, Онеггер о Вашей, а Вы — о музыке Онеггера.

Ф. П. — Должен Вам сказать, что, если говорить откровенно, Артюр находил мою музыку слишком легковесной, а я его — слишком тяжеловесной! Естественно, впоследствии мы стали судить друг о друге совершенно иначе. Но тогда мы избрали противоположные пути. Мы очень считались друг с другом, но полюбили музыку друг друга только в конце жизни Артюра.

С. О. — Я хотел бы также спросить Вас, почему Дягилев, который заказывал балеты Стравинскому, Прокофьеву, Дариусу Мийо, Жоржу Орику, Эрику Сати, Вам, Франсис Пуленк, ведь он поставил Ваших «Les biches», почему он никогда не обращался к таланту Онеггера?

Ф. П.— Да, в самом деле, этот вопрос я и сам задавал себе много раз, но, знаете, если Дягилев никогда ничего не заказывал Онеггеру, в этом не следует усматривать его отрицательное отношение к музыке Онеггера. Дягилев восхищался Онеггером, он восхищался Русселем, он восхищался Леже, и все же он никогда ничего не заказывал ни Русселю, ни Леже. Ему требовалась некая приятельская фамильярность с музыкой, с художниками, и он не испытывал ее к Онеггеру. И знаете, что еще я Вам сейчас скажу: Дягилев был великий ревнивец, «ужжжасно» ревнивый человек, и того факта, что Артюр работал для мадам Рубинштейн, было достаточно, чтобы Дягилев ему ничего не заказывал ... С другой стороны, мадам Рубинштейн всю свою жизнь игнорировала меня! Она никогда ко мне не обращалась.

С. О. — Какими произведениями Онеггера Вы восхищаетесь больше всего?

Ф. П. — Чем я восхищаюсь в первую очередь? . Я люблю у него многое ... Но больше всего я восхищаюсь «Антигоной»!

С. О. — Очень любопытно, что Вы это говорите, потому что сам Онеггер в Лозанне во время записи «Святого Франциска Ассизского» Вильяма Агэ, музыку к которому он написал, сказал мне однажды дружески, в уголке студии: «Да, всегда говорят о «Жанне на костре», всегда говорят о «Царе Давиде». Ну, а я Вам вот что скажу: всем моим произведениям я предпочитаю «Антигону»! Видите, его мнение совпадает с Вашим.

Ф. П. — Действительно. Это прекрасное, редкое произведение, в котором он выразил лучшее, что было в нем самом. И вот что еще: если я упрекал в чем-нибудь произведения Онеггера, собственно, я не его упрекал, а его соавторов. Да. И, быть может, что мне мйныпе всего нравится в «Пляске мертвых», так это условность решения линии карманьолы, но это не его вина, а Клоделя.

С. О.— Однако Вы признаете, что встреча Клоделя с Онеггером дала великолепные результаты!

Ф. П. — Конечно, но я думаю, что ему не повезло с Клоделем. Это Дариусу Мийо достался самый лучший Клодель, потому что, мне кажется, поздний Клодель ... будем говорить откровенно, скажем прямо: «Жанна на костре» обязана успехом Онеггеру, а не Клоделю!

С. О. — А из области симфонии что Вы предпочитаете?

Ф. П. — О, из симфоний я, естественно, как и многие люди — и это совершенно правильно — люблю «Симфонию для струнных с трубой» и Пятую — «Симфонию Трех Ре», которая представляет собой поистине нечто редкостное. Очень люблю «Четвертую», которую он написал для Пауля Захера, для Базельского оркестра. Я считаю, что это восхитдтельная симфония, в ней проявились, так сказать, швейцарские черты Артюра. Восприятие им свежести, гор, чистого воздуха, эдельвейсов. Признаюсь, я очень люблю эту симфонию.

С. О. — Не находите ли Вы, дорогой Франсис, что теперь очень несправедливо пренебрегают камерной музыкой Оиеггера?

Ф. П. — Я поражен, что квартеты никогда не играют квартетов Онеггера. Одна из самых прекрасных вещей Артюра, одно из его произведений, более других насыщенное «музыкальной солью»,— это его Первый квартет. А Третий превосходен своей гармоничной уравновешенностью. Но — случаются подобные странности: на всех музыкантов как будто находит затмение, а потом вдруг какой-то квартет прозревает. И вот венгерский квартет сыграет «Третий» Онеггера, и немедленно его станут играть все квартеты мира.

С. О. — Триумф «Царя Давида» и «Жанны на костре» нанес ущерб остальным произведениям Онеггера.

Ф. П. — Артюр был очень раздосадован этими успехами. Он часто говорил: «Их только и можно услышать». Я не говорю, что «Царь Давид» не удался, я далек от этого. Но если поставить на весы «Антигону» и «Царя Давида» ... «Антигона» перетянет!

С. О. — Раз уж мы говорим о «Царе Давиде», мне бы хотелось задать Вам вопрос, который непосредственно касается Вас. Почему Вы никогда не брались за такой вид музыкального произведения, как оратория?

Ф. П. — Это вполне естественно. Артюр сочинял оратории, потому что он был протестантом, а я написал мессы, мотеты, «Глорию» и «Музыку для страстной недели», потому что я католик. Это вопрос религиозного воспитания, и только. Я писал музыку к молитве, а он - к библейским историям. Это совершенно разное.

С. О. — Я так и думал, и Вы подтвердили мои предположения. Карьера Онеггера была великолепной и блистательной с самого начала, ведь он познал успех еще в молодости ...

Ф. П. — Это правда.

С. О. — Поэтому я был удивлен, прочитав написанные его пером рассуждения такого рода, как, например: «Ваши современники всегда испытывают нужду в том, кто им продает лапшу или мыло, и совершенно не испытывают необходимости в новой музыке», или еще: «Молодой композитор — это тот, кто упорно производит продукцию, которую никто не желает потреблять». Какой пессимизм! Какая разочарованность!

Ф. П. — Я думаю, что у Артюра было нечто, вроде предчувствия краткости его жизни, его болезни и близкой смерти. Я в этом уверен, потому что однажды, когда был болен я сам, я ему сказал: «Ты, с твоим великолепным здоровьем!» — а он мне задумчиво ответил: «Ах, никому не известно, кто умрет первым!» Больше всего я думаю об его конце. Я думаю, что он не питал никаких иллюзий по поводу своей болезни, и об этом я сохранил одно очень волнующее воспоминание. Однажды, когда я ему играл (Артюр попросил меня об этом) фрагмент из «Диалогов кармелиток», дослушав его, он сказал мне: «Послушай, у меня есть записная книжка, тетрадь с нотной бумагой, на которой я собирался кое-что написать; это такая же тетрадь, как те, какими ты всегда пользуешься (потому что, действительно, мы оба всегда пользовались одинаковыми тетрадями), я бы хотел, чтобы ты ее взял и чтобы ты написал в ней что-нибудь, потому что я больше не буду писать музыку». Должен Вам сказать, что я храню ее как реликвию, но я не в состоянии писать в этой тетради. Этот пессимистичный, скорбный тон делал его все более и более человечным. Я не знаю, помните ли Вы, как-то у меня дома я показывал Вам одно из последних писем, которое я получил от Артюра. Это необыкновенное письмо, немного слишком хвалебное для меня. Оно точно покажет, в заключение этой беседы, в каких отношениях мы были с Артюром к моменту его смерти. Мы испытывали друг к другу истинную нежность, потому что именно слово нежность следует здесь употребить, и я должен сказать, что в последние три года его жизни мы действительно понимали друг друга и говорили обо всем.

С. О. — Это письмо Артюр Онеггер послал Вам 10 мая 1954 года. Он находился в то время в Базеле у своих друзей Захеров, которые были ему необыкновенно преданны до конца. Вот оно.

«Дорогой Франсис. Только что получил твои беседы. Я прочел их не отрываясь. Спасибо. Могу тебе сказать, что это чтение необычайно сблизило меня с тобой. Оно усилило мою любовь к тебе как верному другу и увеличило восхищение, испытываемое мною к музыканту, человеку, естественно творящему музыку, что так отличает тебя от многих других. Среди различных мод, систем, лозунгов, которыми бездарности пытаются утвердить себя, ты остался самим собой, проявив редкое, внушающее уважение мужество. У нас с тобой, я знаю, разные темпераменты, но я уверен, общее у нас — это любовь к музыке, более сильная, чем любовь к успеху. С разных позиций мы выражаем себя сходным образом. Ты заявляешь о своей любви к Сати и непонимании Форе. Я начал с того, что считал Форе элегантным салонным композитором, а теперь это один из тех, кто вызывает во мне самое большое восхищение, а Сати я считаю обладателем необыкновенно трезвого ума, но полностью лишенным творческого начала. «Делай так, как я говорю, но главное, не делай того, что я делаю!» Мы оба любим полнокровную силу Штрауса, и мы оба предпочитаем удавшуюся «Луизу» Шарпантье плачевно неудавшейся «Ариане и Синей Бороде» Дюка. Ты не осеняешь себя крестным знамением при одном упоминании имени Берлиоза, у которого восхищаются всем тем, что не терпят у Бетховена, Вагнера или Шумана. Ты понимаешь, сколь, наивно в 1954 году топтать ногами Вагнера; это то же самое, что требовать у муниципального совета разрушить Эйфелеву башню, один из самых процветающих аттракционов; но ты выражаешь надежду никогда больше не услышать «Мейстерзингеров», в то время как я очень надеюсь пережить это произведение еще раз. Ты не любишь Ван Гога, за которого я отдам всего Тулуз-Лотрека и которым я восхищаюсь так, как ты — Эль Греко. Все эти расхождения во вкусах, вместо того, чтобы нас разделять, мне кажется, напротив, нас сближают. Разнообразие, разве это не самое прекрасное в жизни и в искусстве? Не сочтешь ли ты меня слишком самонадеянным, если я мысленно стану рядом с тобой, чтобы сказать: «Мы оба с тобой честные люди! Обнимаю тебя с братской любовью. Артюр Онеггер».

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет