Мои друзья и я. Поль Элюар

Франсис Пуленк — Я познакомился с Элюаром в 1916 году, мне было тогда семнадцать лет, а Поль был на три или четыре года старше меня. 1916 год — знаменательный год в истории французского искусства во всех областях — живописи, музыки, скульптуры, поэзии... После двух лет войны, погрузившей Париж в нечто вроде летаргии, все кончилось тем, что, если можно так выразиться, люди привыкли к трагическому положению вещей. Во время войны 1914 года гражданское население страдало только от мелких материальных лишений ... да и то не все. Артистическая жизнь возродилась, и авангард поднял голову. Конечно, Аполлинер, Леже, Брак, Дерен, Вламинк были еще в армии, но Аполлинер, после своего тяжелого ранения, получил назначение в Париж, а художники, попавшие по призыву в центры маскировки, находившиеся вблизи столицы, могли часто приезжать в Париж. Влез Сандрар, потерявший на войне руку, был демобилизован. Валери, Жид, Клодель, Пруст были слишком стары, чтобы стать солдатами. Все снова начало сплавляться в этом необыкновенном тигле, каким является Париж. Разумеется, был клан «Нувель ревю франсез», клан «Аполлинер», клан «Сандрар», клан «Кокто», но все писатели, когда они оказывались близ Люксембургского дворца, имели обыкновение заходить в книжную лавку, ныне, увы, несуществующую, лавку Андриенны Монье, на улице Одеон, дом 7. Если вы открывали дверь книжного магазина Монье между четырьмя и семью часами вечера, вы чаще всего могли там найти Леона-Поля Фарта, который был душой этих мест, Валери-Ларбо и Джеймса Джойса. Это были самые верные, постоянные посетители; кроме них часто переступали порог самые различные писатели: Валери и Макс 80 Жакоб, Клодель и Аполлинер. Представленный Адриенне Монье в 1915 году моим другом Раймондой Линосье, ныне умершей, памяти которой я посвятил мой балет «Образцовые животные»,— я стал своим человеком в книжной лавке. Однажды в 1916 году во второй половине дня порог переступили три молодых человека, которых я знал только по имени: это были Андрэ Бретон, Поль Элюар и Арагон. Бретон носил еще, если мне не изменяет память, форму военного врача, Арагон также был военным медиком и, мне кажется, Элюар тоже был в военном, но точно я не помню. Бретон, с откинутой, как всегда, назад головой и львиным обликом, поразил меня сразу. Арагон, светловолосый, розоволицый, показался мне ужасно забавным своим красноречием, своим апломбом и этой манерой «все потрогать», с какой он осматривал книжную лавку до мельчайших подробностей. Когда какая-нибудь книга на полке ему не нравилась,— а бог свидетель, таких было много,— он забавлялся тем, что в одну минуту выворачивал обложку. Поль Элюар молчаливо слушал и наблюдал, если можно так сказать, с ленивой благожелательностью. Любовь и благожелательность всегда присутствовала в действиях Элюара. Адриенна Монье представила нас друг другу, но я чувствовал себя таким ничтожным рядом с этими молодыми людьми, у которых уже были опубликованные в авангардистских журналах произведения. К тому же никто из них не любил музыку и, естественно, они не обратили на меня внимания, несмотря на снисходительное «очень одаренный юноша!» Адриенны Монье. Как я Вам только что сказал, авангардистские журналы начали возникать повсюду, и приблизительно в это время Бретон, Арагон и Элюар основали журнал «Литература», который положил начало сюрреалистскому движению. Листая прошлой осенью «Литературу», я был поражен тем, что некоторые из лучших стихотворений Аполлинера и Макса Жакоба в первый раз появились именно там, и что именно в «Литературе» увидели свет знаменитые стихотворения Валери «Пальмы» и «Гимн колонн». После многих взрывов и раскатов хохота Арагона, буйных высказываний Бретона и нескольких уверенных и мягких реплик Элюара, три бунтаря удалились, оставив меня подавленным и завороженным. Несколько дней спустя, в той же книжной лавке я встретил Элюара одного; он принес Адриенне Монье взятую у неё книгу. Никто не обращался с книгами лучше, чем Поль Элюар. Вы ему давали старую книгу с разорванной обложкой, а он вам возвращал ее заботливо подклеенную, разглаженную, обернутую в чистую вощеную бумагу ... при этом книгу, не представляющую никакой ценности! Просто в этом проявлялся доведенный до крайности вкус к библиофильству, которым отличался Поль Элюар на протяжении всей своей жизни. Когда я в первый раз увидел это блестящее трио, я был ими немножко ошарашен. Наедине с Элюаром я лучше рассмотрел его. Будучи один, он говорил на этот раз мягко и красноречиво. Моей робости как не бывало, я задал ему множество вопросов и, сам того не сознавая, с этого дня стал его другом. Впоследствии я очень полюбил Поля настоящей братской любовью, и он отвечал мне тем же. Адриенна Монье, вполне понятно, очень любила слушать, как писатели читают свои произведения. «Они всегда откроют тебе что-нибудь такое, о чем и не подозреваешь, когда читаешь сам»,— говорила она. И это правда.

С. О. — Это очень верно!

Ф. П. — Так, старая пластинка Аполлинера, старая запись Элюара гораздо лучше раскрывают их поэтические тайны, чем самые дотошные исследования.

С. О. — Разумеется.

Ф. П. — Какие увлекательные чтения происходили у Адриенны Монье! Я слышал Жида, читавшего «Возвращение блудного сына», Валери — «Морское кладбище» и «Молодую парку» и Клоделя — «Медведя и луну». Неплохие воспоминания, правда?

С. О. — Это воистину необыкновенно.

Ф. П. — Естественно, для музыканта ухо часто является в поэзии более верным судьей, чем глаз. Однажды по просьбе Адриенны Монье, не заставляя себя упрашивать, Элюар своим теплым, нежным и сильным голосом, то бархатным, то звонким, прочел несколько стихотворений, которые он извлек из своего портфеля. В тот момент я не отдавал себе отчета в том, что без моего ведома Элюар тогда занял значительное место в моей судьбе композитора.

С. О. — Да, я верю этому. Но если Вы познакомились С Элюаром еще в ранней молодости и сразу стали близкими друзьями, как случилось, что Вы ждали до 1935 года, чтобы написать первые романсы на его стихотво рения?

Ф. П. — Это действительно странно, но по правде говоря, я думаю, что не чувствовал себя способным положить Элюара на музыку. Кроме того, я Вам, кажется, говорил, что, сочинив в 1918 году в возрасте девятнадцати лет «Бестиарий», я до 1931 года писал очень мало песен.

С. О. — Но потом Вы, слава богу, наверстали упущенное! Когда Бретон, Арагон, Элюар, Дали, Макс Эрнст организовали группу сюрреалистов, вы присоединились к ним?

Ф. П. — Нет, я никогда непосредственно не входил в группу сюрреалистов, потому что музыканту там не было места. К тому же все они питали отвращение к музыке. Для Бретоыа, например, музыка не имела смысла,, была бесполезной, тяготила. Элюар в конце своей жизни стал относиться к ней более терпимо, а Арагон слушал ее охотно, но все же без особого удовольствия. Однако, хоть я и не входил в группу сюрреалистов, у меня там было много друзей помимо Бретона, Арагона и Элюара. Так, я очень любил Рене Кревеля и Десноса. Изредка я ходил повидаться со всей группой в бар «Сентра», в проезде Оперы, который сегодня уже не существует и который Арагон так превосходно описал в «Анисе или Панораме».

С. О. — Вы всегда были независимы, это в Вашем характере. Но давайте вернемся к Полю Элюару. Не он ли вдохновил Вас на Ваши первые хоровые произведения, а потом и на последующие, гораздо более значительные?

Ф. П. — Да, да, конечно. Открыв однажды секрет просодии Элюара, я не переставал писать музыку на его стихи. В течение очень долгого времени не знал, как за это взяться ... но однажды, когда я нашел ключ . . . я понял. Но и тогда мне приходилось говорить Полю Элюару, говорить довольно часто: «Мой бедный Поль, я опять собираюсь Вас искалечить ...» — «Тем лучше,— отвечал он приветливо,— только делайте это побыстрее, мне не терпится Вас услышать» ... Он дружелюбно соглашался на все мои требования; так, заглавие, которое хорошо для книги, не всегда годится для сборника песен. Когда я положил на музыку стихотворения из сборника «Жизнетворные глаза» я сказал Элюару: «Знаете, это очень образно, это удачно, когда Ваши стихотворения появляются с рисунками, с иллюстрациями Пикассо, но для музыки это не годится. Представьте, как сказать,— что Вы будете петь «Жизнетворные глаза»? Как-то не получается». Тогда Поль, который всегда чудесно ко мне относился, прислал мне несколько названий, среди них то, которое я выбрал для моего цикла, довольно известного, это «Тот день, та ночь». Хотя я сочинил много сольных песен на стихотворения Элюара, но думаю, что еще больше я написал хоровых произведений на его стихи. Мое первое сочинение а сареllа написано на пять стихотворений Элюара и два стихотворения Аполлинера. Оно называется «Семь песен». Я написал также маленькую кантату «Снежный вечер» и затем одно из моих самых значительных произведений — «Лик человеческий» — для двойного хора а сарреllа. Оно написано во время оккупации на известные стихотворения из сборника «Поэзия и Правда». В этот сборник входит также и стихотворение «Свобода». Это произведение, увы, очень трудное, поэтому его почти никогда не поют.

С. О.— Мне бы хотелось теперь, дорогой Франсис, чтобы, опираясь на Ваш художественный опыт и опыт сотрудничества с Элюаром, Вы рассказали нам о нем как о человеке и поэте.

Ф. П.— Знаете, описать Элюара не просто. Если во время наших первых бесед я мог легко обрисовать Вам Эрика Сати, Макса Жакоба и Мануэля де Фалью, то в данном случае все обстоит совершенно по-другому. На первый взгляд Элюар казался таким же человеком, как все, и ничто в его поведении не привлекало особого внимания. Нужно было хорошо его знать, чтобы угадать в нем поэта. У него не было ни пледа на плечах, как у Малларме, ни богемных манер, как у Верлена или Рембо, ни красного жилета, как у Теофиля Готье, ни даже этого тяжеловесного, асимметричного, столь своеобразного силуэта Аполлинера, Лично я всегда находил, что Элюар очень красив, потому что у него были очень благородные черты лица, но он был спокойно красив. Заметьте, однако, что под этим кажущимся спокойствием скрывался внутренний огонь. Я видел его в мгновения ужасного гнева, но гораздо чаще в прекрасные минуты доброты и мягкости, когда его теплый и ласкающий голос буквально завораживал вас. Он дивно, прекрасно читал Бодлера или свои собственные стихи. Не было друга более верного и более внимательного, чем Элюар. Те, кого он любил, никогда не были ему в тягость. Например; когда я искал и никак не мог найти название моему балету по басням Лафонтена, я обратился к Элюару и немедленно получил от него письмо, где он предлагал название: «Примерные животные», которое я тут же принял. Вы не можете себе представить, Стефан, какую страшную пустоту оставила во мне смерть Элюара. Я мало знал Аполлинера и поэтому, не оскорбляя его памяти, могу сказать, что моим любимейшим поэтом был Элюар.

С. О. — Да, я понимаю. Я был в Париже, когда умер Элюар, я видел, как искренне и глубоко Вы были потрясены его смертью. Всеми признано, что Ваши произведения, Ваши сочинения на стихи Элюара замечательны, но, бесспорно, самый прославленный Ваш сборник — это «Тот день, та ночь»?

Ф. П. — Несомненно.

С. О. — Он больше всего известен, но, признаюсь, я испытываю особую склонность к циклу «Свежесть и пламя». Вы сочинили его, Франсис, когда Элюар еще был жив?

Ф. П. — Да, да, да. Я написал «Свежесть и пламя» в ... подождите ... ну да... в 1950 году, то есть за два года до смерти Поля. Я рад, что Вы любите этот цикл, потому что его почти никогда не поют; я и сам испытываю к нему маленькую слабость, потому что в его форме есть нечто необычное. В действительности он состоит из семи звеньев, каждое из которых не является само по себе отдельной песней. Композиция самого стихотворения заставила меня написать одну большую песню в семи частях, а не серию песен. Вот эту особенность я и люблю в «Свежести и пламени».

С. О. — Теперь, Франсис, перейдем, если Вы не возражаете, к другой стороне, с моей точки зрения, не менее значительной и не менее важной в поэте. Не будем говорить ни о направленности Элюара, ни о его тенденциозности, я не люблю этих слов ...

Ф. П. — Я тем более, как Вы знаете. Кроме того, у него было только одно пристрастие — поэзия.

С. О. — Да, это была его страсть.

Ф. П. — Совершенно точно

С. О. — Написавший бессмертные строфы «Свободы» занимал, естественно, очень определенную интеллектуальную позицию... Он соединял любовь к человеку с культом справедливости, культом свободы.

Ф. П. — Можно сказать, что у Элюара все было любовью, и только любовь к человечеству и к миру привела его в политическую партию, которая, как он считал, должна принести людям счастье, которого он им желал. Пусть некоторые сожалеют об этой его направленности даже независимо от политических вопросов, но мы должны признать, что Элюар не потерял из-за этого ни одного из глубоко присущих ему достоинств, и он, по крайней мере, в противоположность многим другим, никогда не опускался до самой незначительной поэтической демагогии. Понимаете? Он всегда оставался прекраснейшим поэтом.

С. О. — Он оставался абсолютно неподкупным и цельным, и Вы имеете полное право говорить, что у него все было любовью. Я думаю, не будет уступкой склонности к любопытству дурного свойства, если я попрошу Вас рассказать о тех, кого Поль Элюар любил, о любимых им женщинах, о его стихах, вдохновленных ими?

Ф. П. — Элюар был женат трижды, и, в сущности, каждая из его жен очень точно соответствовала этапу его эволюции как человека и поэта. Первая — Гала, еврейка, очень умная, была его подругой в сюрреалистский период. Она потом стала супругой Сальвадора Дали. Я никогда не был очень близко дружен с Гала, но она мне замечательно нагадала на картах!

С. О. — А, она умела гадать на картах?

Ф. П. — О, превосходно!

С. О. — Она предсказала Вам Ваше будущее?

Ф. П. — Ну, не все мое будущее, но однажды, во время одного из сеансов, она проявила удивительную проницательность. Вторая, Нюш,— была чудесной музой Великого Периода в поэзии Элюара. Необыкновенно изящная, она была прелестной. Бесчисленное множество фотографий, многие из которых украшают книжки стихов Элюара, позволяют судить об этом. Пикассо множество раз и рисовал и писал ее. С красотой, с элегантностью восхитительная Нюш сочетала все качества превосходной хозяйки. Элюару никогда ни о чем не приходилось заботиться в тяжелые годы оккупации, и когда она скоропостижно умерла от эмболии (закупорки сосудов), это было для Элюара ужасающей трагедией и настоящим горем для всех нас. В тот момент мы действительно были очень обеспокоены. Мы не знали, что с ним может случиться. К счастью, его дочь (дочь Галы и Элюара), Пикассо и Рене Шар оказались поистине несравненными друзьями. Они не покидали его, не оставляли одного; но он пережил жуткие месяцы, жуткие годы, и после такого морального и физического упадка Элюар встретил ту, которая стала его третьей женой,— Доминик. Доминик — женщина сильная, подобно библейским женам; она была достойна восхищения в его последние годы. Элюар тогда снова почувствовал бодрость и вкус к жизни. Счастье вернулось к его очагу, и его лиризм вновь обрел свою теплоту.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет