Мои друзья и я. Эрик Сати

Перевод Ж. Грушанской

Стефан Одель — Где, как и когда Вы познакомились с автором «Шарада» и «Сократа»?

Франсис Пуленк — Я познакомился с Сати в 1916 году у моего учителя, Рикардо Виньеса, замечательного исжанского пианиста, первого исполнителя произведений Дебюсси, Равеля, Фальи и многих других. В то время я очень серьезно занимался фортепиано, и, хотя классики были основой преподавания Виньеса, из моих занятий Шуман не исключал Сати. С 1910 года, когда в Париже начали много говорить о Сати, я был в восхищении от этого композитора. Прежде всего от его ошеломляющих названий: «Пьесы в форме груши», «Засушенные эмбрионы», «Дряблая прелюдия для собаки». Не забывайте, что мне тогда было одиннадцать лет. Эта музыка сразу же вызывала во мне вполне реальный отклик.

С. О. — Без сомнения, Вы находились под сильным влиянием Эрика Сати.

Ф. П. — Я этого не отрицаю и даже горжусь этим. Тогда, в 1916 году, в первый год моих занятий с Виньесом у меня было только одно желание — познакомиться с Сати. Мне было тогда семнадцать лет, и я был очень жаден до всего нового. Стравинский, которому я поклонялся и которым продолжаю восхищаться и по сей день, был мне уже хорошо известен: «Жар-птица», «Петрушка», («Соловей» постоянно стояли у меня на рояле. Разумеется, Дебюсси и Равеля я усвоил до мельчайших подробностей. Но вот те, кто им подражал, портили все дело. Композиторы под-Дебюсси и под-Равеля вызывали у меня отвращение. Разумеется, это отвращение было очень кратковременным. Мне стали претить лишь некоторые пристрастия, точнее говоря, некоторые приемы этих двух гениев. Как очень верно сказал Пикассо: «Да здравствуют подражатели, потому что благодаря им начинают искать что-то новое!» В то время я был пресыщен целотонными гаммами, глиссандо арф, засурдиненными валторнами, флажолетами струнных, подобно тому, как несколько позднее сочетание медных, ударных и нескольких роялей одновременно отвратили нас от произведений Стравинского и от многих фут Хиндемита. Видите ли, каждая эпоха имеет свои дурные привычки, нужно быть Веберном, чтобы употреблять некоторые фальшивые наслоения хроматиз-мов, не вызывая ими тошноты, как при катанье на американских горах. Под знаком серии проходит 1956 год. Посмотрим, что придет ей на смену, а пока вернемся к Сати. Все, что я знал из произведений Сати, а я знал их все, казалось мне, прокладывает новый путь французской музыке; по крайней мере, такова была моя личная точка зрения как будущего композитора.

С. О. — Значит, Вы считаете, что для Вас и для многих других молодых композиторов Сати открыл совершенно новый путь?

Ф. П. — Без всякого сомнения. Разумеется, я не говорю, что все музыканты моего поколения находились под влиянием Сати. Онеггер, например, избежал этого влияния полностью, но Орик, Мийо, Соге и я не можем не считать Сати своим вождем. Кроме того, Сати — совершенно особое явление, потому что он оказывал влияние и прямо, и косвенно — я хочу сказать, как своей музыкой, так и своими суждениями — на совершенно различных композиторов, таких как Дебюсси, Равель, Стравинский и многие другие. Я только что Вам Сказал, что Онеггер ничем не обязан Сати, однако это не помешало Онеггеру написать в своих критических статьях «Заклинание окаменелостей»: «Я никогда не был поклонником Музыки Сати, но сегодня я прекрасно отдаю себе отчет в своевременности его взглядов». Для такого бескомпромиссного художника, как Онеггер, это очень весомое суждение. Невозможно также отрицать влияние Сати на Дебюсси. Оно сыграло роль счастливой случайности при рождении «Пеллеаса и Мелизанды». В последние годы XIX века Дебюсси и Сати встретились на Монмартре в кабачке «Клу». Они понравились дру»» другу, и это положило начало их долгой дружбе. Дебюсси тогда собирался писать музыку к какой-то «Нери» некоего жалкого Катюля Мендеса, автора либретто «Гвендолины» Шабрие; но Сати его немедленно отговорил, добавив: «Почему бы Вам не положить на музыку одну из пьес Метерлинка?» Дебюсси выбрал «Пеллеаса и Мелизанду». Таким образом, Сати стал как бы крестным отцом этого шедевра.

С. О. — Долго ли длилась дружба Дебюсси и Сати?

Ф. П. — Конечно! Дружба между Сати и Дебюсси длилась долгие годы. Сати часто завтракал у Дебюсси на авеню дю Буа. Дебюсси очень ценил дар предвидения Сати, он любил его рассказы, его забавные выходки и к тому же не мог не почувствовать простоту и благородство звукосочетаний в пьесах своего старого Друга. Общеизвестен анекдот о том, как Дебюсси упрекнул Сати в пренебрежении к форме, а Сати некоторое время спустя принес ему «Пьесы в форме груши» для фортепиано в 4 руки. Вы знаете, что некоторые пьесы, как, например, «Дряблая прелюдия для собаки», являются мягкой и завуалированной сатирой на несколько претенциозные названия отдельных Прелюдий Дебюсси, таких например, как «Терраса аудиенций прилунном свете» ... Обиделся ли Дебюсси на скрытый намек или Сати не за хотел следовать советам Дебюсси, когда сам стал пользоваться известностью, только в 1916 году они внезапно поссорились навсегда, точно так же, как с 1924 года и до самой своей смерти Сати порвал с Ориком и мной вследствие возникших расхождений в эстетических взглядах.

С. О — Вот и прояснился небольшой эпизод из истории музыки. Мне бы хотелось, поскольку Вы так хорошо знали Эрика Сати, чтобы Вы нарисовали нам его портрет.

Ф. П. — Гм, гм! Те, кому посчастливилось видеть портреты Сати, созданные Жаном Кокто, могут составить о нем точное представление. Для других же я попробую набросать силуэт этой странной личности. Сати никогда, ви зимой, ни летом, не расставался с котелком, который он весьма почитал, и с дождевым зонтиком, который он просто обожал. После смерти Сати, когда смогли, наконец, проникнуть в его комнату в Аркейе, на что никто при жизни Сати не отваживался, там обнаружили множество зонтиков; некоторые из них оставались еще в магазинной упаковке. Когда однажды по оплошности Орик проткнул своим зонтиком зонт Сати, ему пришлось выслушать от «доброго учителя» и «негодяя», и «невежу», и ... «шпану». Сати даже летом очень редко расставался с широким плащом и заворачивался в него, как в купальный халат. Бородка, которую он заботливо подстригал, пенсне, которое он постоянно подносил к глазам величественным жестом,— вот некоторые характерные черточки этого странного человека, полуфранцуза, полуирландца. Сати отличался крайней чистоплотностью. «Ванна—ни в коем случае! — утверждал он. — Хорошо можно вымыться только по частям! Я тру кожу пемзой; она проникает гораздо глубже, чем мыло, сударыня моя»,— объяснял он на каком-то вечере одной из своих почитательниц. Как показывает случай с зонтиком Орика, приступы гнева Сати были ужасны, за ними часто следовали тяжкие ссоры и очень редко — примирения. Сати — приходится это признать — немного страдал манией преследования. Он был очень дружен с Равелем (именно Равель в 1911 году впервые исполнил пьесы Сати в Музыкальном обществе независимых), а потом они поссорились так сильно, что Сати в 1920 году, не колеблясь, написал в авангардистском листке: «Морис Равель отказался от ордена «Почетного легиона», но все его творчество принимает его». Конечно, мы были неправы, следуя за Сати во всем, вплоть до его ваблуждений, но нам было двадцать лет, и нам нужно было любой ценой уберечь себя от равелевских миражей. Позднее Равель сам первый простил нам, Орику и мне, наши прегрешения. И, знаете, нет ни одного композитора, вплоть до Стравинского, для которого эстетика Сати не послужила бы толчком к чему-то новому. После появления «Свадебки», пышной и варварской, ясная сухость «Парада» указала Стравинскому на возможность говорить другим голосом, голосом, прозвучавшим в «Мавре» в этом очень важном поворотном пункте в творчестве Великого Игоря. И, знаете, в более позднем произведении Стравинского, Сонате для двух фортепиано, заметно прямое влияние Сати, сначала в первых тактах первой части, а затем в одном из балетов, где есть вариация, точно написанная Сати.

С. О. — Как любопытно! Судя по Вашему описанию, Сати был чрезвычайно живописен. Хорошо известно, что он был настоящим полуночником, и у меня его имя невольно связывается с другим полуночником, не менее знаменитым — Леон-Полем Фаргом. Я не ошибаюсь, Франсис?

Ф. П. — Нет, нет, Вы вовсе не ошибаетесь. Кроме всего прочего, Сати и Фарг очень любили друг друга, часто выходили вместе по вечерам. Фарг — единственный современный поэт, вдохновивший Сати на коротенький романс «Водомеры» и, главное, на романс «Бронзовая статуя» — настоящий шедевр. Он очень сильно повлиял на мой песенный стиль, я испытываю к нему тайную нежность и бесконечную признательность. Давайте поговорим теперь о «Параде», поставленном Сергеем Дягилевым и Русским балетом. Это очень важная дата для музыкантов и для художников, потому что, если Сати проявил дерзость и новаторство, введя в оркестр пишущие машинки, то Дягилев заказал Пикассо его первые театральные декорации.

С. О. — Вы, кажется, присутствовали на премьере «Парада». Мне бы хотелось, чтобы Вы поделились с нами воспоминаниями на эту тему.

Ф. П. — Постановка «Парада» действительно великая дата в истории искусства. Содружество, я бы сказал — сообщничество Кокто — Сати — Пикассо открыло цикл выдающихся постановок современных балетов у Дягилева. «В «Параде» скандал вызывали не только пишущие машинки. Все было новым — сюжет, музыка, постановка; те, кто были постоянными посетителями Русского балета до 1914 года, оцепенев, смотрели, как подымается занавес Пикассо, совершенно для них необычный, открывая кубистские декорации. Это не был откровенно чисто музыкальный скандал «Весны священной». На этот раз все искусства брыкались в своих оглоблях. Спектакль, поставленный в 1917 году, в разгар войны, некоторым показался вызовом здравому смыслу. Музыка Сати, такая простая, обыденная, наивно-искусная, подобно картине таможенника Руссо, вызвала скандал своей обыденностью. Впервые — позднее это случалось часто — мюзик-холл заполонил Искусство, Искусство с большой буквы. И действительно, в «Параде» танцевали уан-степ. В этот момент зал разразился свистом и аплодисментами. Весь Монпарнас ревел с галерки: «Да здравствует Пикассо!». Орик, Ролан-Манюэль, Тайефер, Дюрей и многие другие музыканты орали: «Да здравствует Сати!». Это был грандиозный скандал. В моеи памяти, как на экране, возникают два силуэта: Аполлинер, в офицерской форме, с забинтованным лбом ... Для него это был триумф его эстетических взглядов. И другой силуэт, как бы в тумане — Дебюсси, на пороге смерти, шепчущий, покидая зал: «Может быть! Но я уже так далеко от всего этого!» Некоторое время «Парад» незаслуженно презирали, но теперь он занял место в ряду бесспорных шедевров.

С. О. — Поговорим теперь о самом главном произведении Сати. Расскажите нам о «Сократе».

Ф. П. — О! Я не сказал бы, что «Сократ» —самое главное произведение Сати. Я ставлю его наравне с «Парадом», но «Сократ», несомненно, самое серьезное и самое просветленное произведение Сати. В 1917 году княгиня де Полиньяк, известная меценатка, которая только что заказала Стравинскому «Лису», а Фалье — «Балаганчик», решила в лице Сати оказать честь французской музыке. В то время Сати увлекался идеей того, что он называл «музыкальным чтением». Выбрав три фрагмента из «Диалогов» Платона в переводе Виктора Кузена, он сделал из них нечто, вроде камерной кантаты. Несмотря на наличие нескольких персонажей, Сати хотел, чтобы все пел только один певец, а не несколько исполнителей, как это ошибочно делали в дальнейших постановках. Повторяю, Сати придавал большое значение впечатлению единообразия» однородности «чтения». Впервые это произведение было исполнено Жанной Батори, а после нее только Сюзанна Балгери, Мария Фрейцд и Сюзанна Данко верно передавали его стиль. Подобно тому, как в это время Пикассо вдохновлялся Энгром, Сати искал новый классицизм, но вовсе не неоклассицизм, как у Стравинского. Для Сати невозможно было возвращение к чему-либо; музыка «Сократа» — статична в своей уравновешенности, чистоте, скромности. Это произведение очень трудно для исполнения, потому что в нем кроется опасность подмены единообразия монотонностью. Что касается меня, я не могу без комка в горле слушать последнюю часть этого триптиха — «Смерть Сократа». Я вспоминаю первое чтение, за фортепиано, в знаменитой парижской книжной лавке Адрианны Монье. Жид, Клодель, Валери, Фарг, Цикассо, Брак, Дерен, Стравинский и многие другие пришли послушать необыкновенное творение мага из Аркейя! Всех — правда, в неравной степени и по-разному — потряс этот образец величия и скромности, делающий «Сократа» шедевром. К несчастью, не существует ни одной подлинно его достойной записи.

С. О. — То, что Вы рассказали нам, Франсис, крайне интересно. Особенно упоминаемое Вами это собрание у Адриенны Монье,— сегодня оно кажется просто легендарным — Жид ... Клодель ... Валери..... Пикассо — действительно, необыкновенно. Но я хотел бы задать Вам теперь вопрос о фортепианных произведениях Эрика Сати. Я знаю, какое значение Вы им придаете. Ваш талант пианиста, большое число Ваших сочинений для форте пиано позволяют мне предположить, что Вы оцениваете Сати, как виртуоз — талант другого виртуоза, поскольку, я полагаю, что, как и Вы, Сати был пианистом, не правда ли? .

Ф. П. — О нет, вовсе нет.

С. О. — Неужели?

Ф. П. — Сати крайне посредственно играл на рояле, особенно в последние годы своей жизни. Он очень любил фортепиано, это несомненно, но большая часть его пьес была написана за столиками кафе Катана в Аркейе. К тому же на единственном пианино, которое обнаружили у Сати после его смерти, играть было абсолютно невозможно, и Брак купил его просто как реликвию. Часто, когда Сати по утрам заходил к Кокто, Мийо, Орику или мне, он шутливо бормотал в свою бородку: «Послушайте, старина, можно я попробую одну маленькую штучку?» Тут он вытаскивал из кармана нотную тетрадку, такую, какими пользуются школьники, и поражал вас своими необыкновенными находками. Фортепианные произведения Сати не оценены по достоинству, по всей вероятности, из-за их названий... В самом деле, видеть напечатанными в программе «Неприятное наблюдение», «Танец навыворот», «Арии, от которых все сбегут» и т. д. — это приводит в недоумение. А между тем какая это чудесная музыка! Возьмем, например, «Автоматические описания» для фортепиано. Это три короткие пьесы. Первая «О лодке» — нечто вроде ироничного покачивания в ритме танго. Вторая, под названием «О фонаре», дышит поэзией ночного сада на полотне Боннара. И последняя пьеса «О каске» написана в лучшем стиле таможенника Руссо — это праздник свободы, карманьола и так далее. Нужно вслушаться в них, забыв о нелепой словесности, которая их сопровождает, и вы воспримете все очарование этих маленьких пьес.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет