Я и мои друзья. Духовные произведения. Привязанности (окончание)
Глава №32 книги «Франсис Пуленк: Я и мои друзья»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюС.О. — Если бы Вы были приговорены к изгнанию на пустынный остров, произведения каких пяти поэтов Вы взяли бы с собой?
Ф. П. — Без колебаний — Ронсара, Лафонтена, Бодлера, Аполлинера и Элюара. Я называю только французов, потому что поэзия непереводима.
С. О. — А пять композиторов?
Ф. П. — Прежде всего Моцарта, а затем — Шуберта, Шопена, Дебюсси и Стравинского.
С. О. — Вернемся на твердую почву и завершим уточнение Ваших воззрений. Какую эстетику Вы приемлете, какова Ваша философия жизни?
Ф. П. — Я очень затрудняюсь Вам ответить. У меня нет никакой философии жизни, потому что я воспринимаю все слишком конкретно, чтобы предаваться отвлеченностям умозрительного мышления помимо веры, у меня инстинктивной и врожденной. Что касается моих эстетических воззрений, то я их не могу заранее предвидеть. Я сочиняю как захочется, и тогда, когда у меня возникает к тому желание.
С. О. — Каков Ваш метод работы? Какие часы и какие условия наиболее благоприятствуют Вашему вдохновению? ,
Ф. П. — Как я Вам уже говорил, дорогой Стефан, я завидую композиторам, которые, как Мийо или Хиндемит, могут сочинять где угодно. Я безумно восприимчив к зрительным впечатлениям, для меня все может служить предлогом, чтобы отвлечься и рассеяться. Поэтому, чтобы собраться с мыслями, мне нужно работать в уединении. Вот почему я не могу работать в Париже и, напротив, прекрасно себя чувствую в комнате отеля, если там есть рояль. При всем том мне необходимо иметь перед глазами радостный, веселый пейзаж — я очень склонен к меланхолии, и зрительное впечатление может вывести меня из равновесия. Мои лучшие рабочие часы — утро. После семи часов вечера, за исключением концертной деятельности, я ни на что не гожусь. Зато приняться за работу в шесть утра для меня радость. Как я Вам уже говорил, я много работаю за роялем, как Дебюсси, Стравинский и многие другие. Вопреки тому, что обо мне обычно думают, я работаю трудно. Мои черновики — нечто вроде странной музыкальной стенографической записи — полны помарок. Каждая мелодическая мысль возникает у меня в определенной тональности, и я могу изложить ее (в первый раз, разумеется) только в этой тональности. Если к этому я добавлю, что наименее плохое из всей моей музыки я обрел между одиннадцатью часами утра и полуднем, то думаю, что я сказал Вам все.