Я и мои друзья. Ландовска — Бернак — Элюар. Песни

Стефан Одель — Помимо Рикардо Виньеса и Жанны Батори встречи с какими людьми определили Вашу судьбу музыканта?

Франсис Пуленк — Три знаменательные встречи оказались для меня определяющими и глубоко повлияли на мое искусство — это встречи с Вандой Ландовской, Пьером Бернаком и Полем Элюаром. Всем им, каждому в его области, я хочу принести здесь дань моей признательности.

С. О. — Вы упомянули имя Ванды Ландовской. Расскажите сначала о ней как о человеке.

Ф. П. — Ванда Ландовска — одна из тех исключительных женщин, которые в моем сознании связываются с представлением о гении в чистом виде. Этим я хочу сказать, что, как и наша великая Колетт, она неотразимо женственна и черпает из этой женственности всю свою силу. Терпение, настойчивость, проникновенность и здравый смысл — таковы качества Ванды Ландовской. Я встретил ее в прошлом году в Америке, когда ей было семьдесят три года, такой же бодрой, как она была тогда, когда я с ней познакомился — вот уже тридцать лет назад — 38 и какой она всегда с тех пор оставалась. Общеизвестно, что первое исполнение «Балаганчика» де Фальи состоялось у той, кому он был посвящен,— у княгини де Полиньяк, большого друга искусства и людей искусства. Де Фалья дирижировал репетициями, Ванда была за клавесином. Нужно подчеркнуть, что здесь впервые в современной музыке получил права гражданства клавесин. Рикардо Виньес, все тот же дорогой Виньес, вместе со своим племянником и художником Ортизом водивший марионеток, представил меня Ландовской. Она сразу же пригласила меня к себе, и с той поры я всегда был для нее ее «дорогим дитя». Ничем я не горжусь так, как этой дружбой. Я всегда один из первых получал ее пластинки, перевязанные лентой, с дарственной надписью, пластинки, на которых она по-королевски щедро одаряет публику великими произведениями классиков.

С. О. — Не для нее ли Вы написали Ваш «Сельский концерт»?

Ф. П. — Конечно же, для нее. После Сопсегto де Фальи на всех репетициях которого я имел счастье присутствовать, Ванда попросила меня написать для нее концерт. У меня возникла мысль сочинить сельский концерт, напоминающий о лесе вблизи Сен-Лё, в котором совершали прогулки Руссо и Дидро. В Сен-Лё жили и Куперен и Ландовска. Один язвительный критик, рассчитывая больно задеть меня, написал: «В финале «Сельского концерта» вдруг слышатся, бог знает откуда, отголоски военных сигналов. Хорошенькая деревня!». Ну-да, для такого горожанина, как я, это предместье Парижа — прекрасная деревня, где столько домов, построенных еще в XVIII веке, дремлют среди огородов, снабжающих овощами рынки Парижа. Ландовска создала в Сен-Лё-ла-Форэ настоящий рай, который гнусно изуродовали война и нацистский антисемитизм. Ландовска, увы, больше туда не вернулась, но, как все сильные личности, она повсюду приносила с собой дух своего дома. В Коннектикуте, в Лейквилле, мы снова попадали в Сен-Лё, так же как в Голливуде у Стравинского была та же атмосфера, что в его домах в Биаррице и Ницце.

С. О. — Оказала ли влияние несравненная техника Ванды Ландовской на Вашу фортепианную технику?

Ф.П. — Нет, потому что клавесин так же отличается от рояля, как и орган, но благодаря ей мне открылись клавесинные произведения Баха во всей их красоте, которую фортепиано искажает.

С. О. — Поговорим теперь о Вашем любимом исполнителе — Пьере Бернаке. Ваше сотрудничество, которое длится уже восемнадцать лет, предполагает полное эстетическое единомыслие. Вы вдвоем объехали мир, поэтому интересно было бы узнать, как Вам пришла мысль о таком содружестве.

Ф. П. — Пьер Бернак исполнял мои «Озорные песни» в 1927 году, но потом мы полностью потеряли друг друга из виду до 1934 года, когда газета «Фигаро» послала меня в Зальцбург в качестве музыкального репортера. Тогда Бернак занимался там с выдающимся немецким певцом Варлихом. Одна американка решила устроить у себя дома концерт из произведений Дебюсси. Лифарь уже протанцевал «Послеполуденный отдых фавна», совсем молодой дебютант дирижер Герберт фон Караян исполнил длинную программу из произведений Дебюсси, а затем в полночь эта американка заставила нас петь романсы Дебюсси, под плакучими ивами, при изумительном лунном свете, в то время как для тех, кто озяб, в доме один канадский пианист играл «Прелюдии» Дебюсси! Представляете аппетит этой дамы! Все это было достаточно нелепо. Я аккомпанировал Бернаку, и наш неожиданный успех подсказал нам мысль продолжить наше сотрудничество. С этого времени и начинается серия концертов, с которыми мы разъезжали по всему свету, особенно часто по Америке.

С. О.— Что Вы думаете об американской публике?

Ф. П. — Американская публика — чудесная публика. В Америку эмигрировало столько народностей, что от смешения принесенной ими древней культуры с этой молодой, здоровой и восторженной нацией в результате получилась аудитория, столь же самобытная, сколь и образов ванная. И потом у них есть негритянская публика. Знаете, дорогой Стефан, негр, который взвешивал багаж на авиалинии Нью-Йорк — Венесуэла, увидев мое имя в списках пассажиров до Каракаса, попросил меня расписаться в его книжке автографов. Его любимыми композиторами были прежде всего Дебюсси, затем Стравинский и Барток.

С. О. — Это в самом деле очень показательно. Раз уж Вы упомянули Ваши концерты с Бернаком, поговорим о песне. Она всегда была во Франции в большом почете, У меня с языка срываются имена Гуно, Форе, Дебюсси, Шабрие и Равеля. Я притворяюсь, что забыл назвать Дюпарка, но только для того, чтобы позволить себе спросить Ваше мнение о его песнях.

Ф. П. — Песни Дюпарка прекрасны. Это единственный композитор, который смог положить на музыку Бодлера, Дюпарк всегда заставляет меня вспомнить художника Ба- зиля, который, создав всего несколько картин, занимает одно из первых мест во французской живописи. Несмотря на то что он создал лишь дюжину песен, Дюпарк — великий композитор.

С. О. — Как Вы считаете, кто из французских композиторов достиг совершенства в жанре песни?

Ф. П. — Без всякого сомнения — Дебюсси. Этот восхитительный музыкант был, кроме того, прекрасным знатоком поэзии и обладал тонким вкусом. Он умел выбирать стихотворения высокого качества, в то время как Форе, как это ни парадоксально, сочинил свои самые выдающиеся песни на весьма посредственные стихи. Например, «Вечер» на заурядные стихи Самэна. Выбор высокохудожественных стихов позволял Дебюсси в музыке следовать тексту вплоть до самых тайных его глубин, передавая их и звучанием, и паузами. А какая просодия!

С. О. — Да, действительно, в «Песнях Билитис», которые положил на музыку Дебюсси/ просодия так совершенна, что можно читать эти стихи, скрупулезно следуя ритму, примененному композитором. Я профан в технике композиции, но мне кажется, что это образец полного слияния музыки и поэзии.

Ф. П. — Вы правы; если песня действительно удалась, то ее мелодия становится неотделимой от стихотворения. С другой стороны, поэту, может быть, очень досадно, когда, музыка прилипает к тексту, как жевательная резинка V.; но тем хуже для него!

С. О. — Какие причины определяют выбор композитором того или иного стихотворения, чтобы написать на него музыку? Родство ли чувств, сходство ли эстетических принципов или он подчиняется неосознанному импульсу, иначе говоря, действует интуитивно?

Ф. П. — Мне кажется, что выбор стихотворения должен быть таким же инстинктивным, как любовь. Долой браки по рассудку, так как результаты их плачевны, в этом я кое-что понимаю. В конце своей жизни Поль Валери посвятил мне изумительное стихотворение «Диалог двух флейт». Он хотел, чтобы я написал к нему музыку. Я восхищаюсь Валери, так же как Верденом, Рембо или Малларме, но для всех этих поэтов я не сумел бы сочи- нить ни одной ноты музыки, которая подошла бы к их стихам. В результате мой «Диалог двух флейт», написанный в виде дуэта сопрано и баритона, захлебнулся в самой плоской и безликой банальности.

С. О. — Оставим эти злополучные флейты и обратимся к свирели Поля Элюара. Когда Вы познакомились с ним?

Ф. П. — Я познакомился с Элюаром в 1917 году, в то же время, что и с Арагоном и Бретоном. Он сразу же привлек меня, но лишь значительно позднее я начал писать музыку на его стихи. Я всегда восхищался Элюаром, но не мог найти музыкального ключа к его произведениям. Для моего первого концерта с Бернаком в 1935 году я искал тексты, чтобы написать на них песни. У меня на рояле лежала тоненькая книжечка стихов, которую мне прислал Элюар. Я попробовал сочинить к ним музыку — и появились «Пять стихотворений», которые одновременно были также и первыми песнями, написанными мной для Бернака. Затем я написал, тоже на слова Элюара, хоры а сарреllа, затем, в 1938 году, большой цикл «Тот день,,та, ночь», а потом пришла война. Элюар, который раньше дал мне возможность выразить музыкой любовь, предоставил мне во время оккупации средство воспеть надежду в одном из моих самых значительных произведений — «Лицо человеческое»,— кантате для двойного хора а сарреllа, на стихотворения из цикла «Поэзия и Правда»;. кантата завершается стихотворением «Свобода». Некоторое время спустя появилась маленькая кантата а сарреllа «Снежный вечер», и совсем недавно я сочинил последний цикл песен «Свежесть и пламя». Я занялся этим перечислением только для того, чтобы доказать значение и важность для меня встречи с Полем Элюаром, которого я и сегодня безутешно оплакиваю.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет