Премьера «Богемы»
Глава №14 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюТосканини слыл страстным пропагандистом лучших опер композиторов-современников. 1 февраля 1896 года в истории театра "Реджо" отмечен как день исторический — тут начала свою сценическую жизнь опера Джакомо Пуччини Богема. Правда, никто не предполагал тогда, что этот спектакль станет первым из многих тысяч постановок оперы во всём мире.
Тосканини очень тщательно, как и другие произведения, подготовил Богему. Критики отмечали, что им редко доводилось видеть и слышать оперу, исполненную с таким блеском и оформленную со столь безупречным вкусом.
Однако в оценке Богемы не оказалось единодушия. Некоторые рецензенты ополчились на оперу, назвав её "музыкой для оборванцев". Некий Карло Борсецио писал в туринской газете "Стампа":
"Богема не оставила никакого впечатления в душе слушателей. Точно так же не оставит она ни малейшего следа в истории нашего оперного театра. Автор должен признать свою ошибку и не уклоняться от верного пути в искусстве…".
Но вот что рассказывает об этом событии большой друг Пуччини, написавший его биографию и многие другие превосходные книги о музыке, известный музыкальный писатель и критик Арнальдо Фраккароли:
«Репетиции проходили в атмосфере холодности и недоверия. Никто не верил в успех. По театру расползались слухи, неизвестно откуда взявшиеся. Говорили, будто Богема — совсем не театральное произведение. За кулисами рабочие сцены, машинисты, электрики, которым немалый опыт позволял более или менее точно угадывать, что может понравиться публике, а что нет (хотя в театре всегда рискованно что-либо предсказывать), всё же высказывали прогноз, мало обнадёживающий.
Пуччини рассказывал мне:
— Если при подготовке Манон успех угадывался, можно сказать, носился в воздухе, то на репетициях Богемы стояла мёртвая тишина. Что же всё-таки говорили? "Ну… Может быть… Посмотрим…"
Атмосфера враждебности, неуверенности, мрачных прогнозов настолько сгущалась, что мне и самому стало не по себе, хотя я безгранично верил в своё творение. И на премьеру пошёл с таким же весёленьким настроением, с каким осуждённый на смерть отправляется под конвоем на казнь. Можешь себе представить!
Зал переполнен. Критики, съехавшиеся из разных городов Италии, многие даже из-за рубежа, композиторы, артисты, импресарио. Исполнена опера блистательно. Дирижировал Тосканини. Мими пела Чезира Феррани, которая в этом же театре впервые создала образ Манон. Рудольфа исполнял тенор Эван Горга, выдающийся певец, Пазини пела партию Мюзетты, баритон Моро — Марселя.
За кулисами Тосканини перед тем, как выйти в оркестр, поинтересовался у композитора:
— Каков пульс у автора?
— Нормальный. Только мне всё это чертовски надоело, я устал от всех этих глупостей и сплетен, что распространяют всякие неудачники.
— Не обращай внимания, это не имеет никакого значения.
— Но они мешают мне.
— О, послушай, неужели ты хочешь стать знаменитым, не испытав ни малейшего неудобства?
— А ты спокоен?
–– Более чем спокоен, уверен. Говорят, в театре никогда ни в чём нельзя быть уверенным, но у меня полное ощущение, что именно сегодня можно не сомневаться в успехе.
–– Необычайно интересный вечер, — продолжал Пуччини. — Успех, несомненный, но всё же к концу спектакля я вдруг испытал нечто вроде печали, объяснить которую, честно говоря, не мог.
Конечно, если разобраться, объяснение всему этому есть. Публика не скупилась на аплодисменты и проявляла явное одобрение во время действия, испытывая и юношеское веселье, и глубокое волнение. Именно такого приёма мне и хотелось, о таком исходе я и мечтал. Но не находил во всём представлении именно того пыла, той увлечённости, какую сам ощущал внутренне.
И к тому же мне показалось, будто недобрые слухи, какие распускались на репетициях, столь остро развёрнутая кампания недоверия и предвзятой враждебности (жалкая попытка, но всегда понятная, когда бессильные неудачники нападают на молодого автора, имевшего такой успех, как у моей Манон) наверное, сумели ослабить и охладить желание публики объявить ещё об одном громком успехе.
В зале присутствовали люди, пришедшие в полной уверенности, что смогут развлечься и поаплодировать, но они не решились выразить свои подлинные чувства из опасения показаться наивными, легко довольствующимися немногим.
Собрались и те, кто пришёл в надежде стать свидетелями если не полного провала, то хотя бы полупровала, так называемого «успеха из уважения», после которого театральное сочинение обычно редко продолжает свою сценическую жизнь.
Ох, и жуткая это вещь — зависть! Особенно зависть бессильная и спесивая!
В тот же вечер в антрактах Пуччини слышал вокруг себя в коридорах и на сцене нечто такое:
— Бедный маэстро, на этот раз он опростоволосился. Подобной опере не суждена долгая жизнь…
Говорили даже, что Богема не дотянет и до конца сезона.
На сцене после того, как занавес опустился в последний раз, возле Пуччини собрались его коллеги, авторы либретто Джузеппе Джакоза и Луиджи Иллика, издатель Джулио Рикорди.
Исполнители, переодевшись и сняв грим, тоже присоединялись к ним. Потом появились некоторые журналисты, музыканты из оркестра.
— Ну, в конце-то концов, чем мы можем быть недовольны? — говорила синьора Феррани (Мими).
— Опера прошла хорошо, публика много аплодировала.
— Более того, она дала понять, что получила удовольствие от оперы и осталась довольна.
— И всё же я слышал, кто-то сказал в коридоре, будто опера провалилась.
— Бросьте, маэстро. Недовольные всегда найдутся. Вы стоите так высоко, что вполне можете не обращать внимания на такие мелкие уколы.
— А что говорили журналисты?
— Они не восхищались, отнюдь! Мне показалось даже, что не без чьего-то сильного влияния. Многие приехали сюда, на эту премьеру уже с предвзятым мнением.
— И тем не менее, — печально заметил Пуччини, — факт остаётся фактом — эти люди, как бы они ни были глупы, всё же отравили нам вечер.
Вмешался Тосканини, вышедший из своей артистической. Он взглянул на собравшихся вокруг Пуччини
— Что тут происходит? Собрание?
— Мы говорим о тех, кто хочет провалить Богему.
— Бросьте. Это им не удастся.
Пуччини с грустью заметил:
— Говорят, опера не театральна.
— Что за скоты!
— Говорят, не трогает сердце.
— Ослы! Успокойся, Джакомо. Опера прекрасна.
— Но если она не трогает душу…
— Богема? Эта опера ещё взволнует и слушательниц и слушателей во всём мире, заставит их плакать, это я тебе говорю. Хочешь подпишусь под своими словами? А теперь, пойдёмте ужинать, мы заслужили это.
Пуччини признавался мне:
— То, что сказал Тосканини, мог произнести только большой друг, но после ужина я всё равно вернулся в гостиницу совершенно убитый. Мне стало так грустно, так печально и так хотелось плакать… Я провёл ужасную ночь. И прошу тебя отметить, что в сущности, это ведь происходило после успеха! А утром я получил злобный привет от газетных критиков». Новая, веристская школа в музыке, обратившая основное внимание на отображение чувств простых людей, с трудом пробивала себе дорогу. Привычка к сочинениям иного склада, так называемым "большим операм" давала себя знать. Этим объясняется разноречие в оценках Богемы. Кроме того, сказалось, видимо, соперничество с Руджеро Леонкавалло, который тогда писал оперу Сцены из жизни богемы (Латинский квартал) по одноимённому роману Анри Мюрже. Тосканини горячо поддержал оперу Пуччини. Он говорил, что музыка Богемы передаёт "аромат тончайших движений души".
С 1 февраля по 22 марта 1896 года Богема прошла в туринском театре 25 раз. Несколько месяцев спустя, Леопольдо Муньоне поставил её в Палермо. Там успех оказался такой, что почти все сцены пришлось повторить.
Предсказание Тосканини подтвердилось. Опера начала свой триумфальный путь по театрам всех континентов.