Гульельмо Барблан. «Старательный посредник»

Глава №107 книги «Артуро Тосканини. Великий маэстро»

К предыдущей главе       К следующей главе       К содержанию

Если бы новый Карлейль задумал написать книгу современной истории, назвав её "Герои", и начал отбирать для неё самых сильных и выдающихся людей нашего времени, он не обошёлся бы без Артуро Тосканини. И действительно, героические черты в личности этого артиста, мне кажется, превалируют над всеми человеческими и духовными достоинствами, какими природа столь щедро наделила его.

Подвластный лишь идеалу совершенства, который всегда руководил каждым его жестом, Тосканини, едва явившись миру, сразу же оказался вынужденным работать в такой среде, как оперный театр.

Почти подросток, бедняк, неожиданно поднявшийся на подиум и сразу оказавшийся в ярком блеске славы, он с первых же дней стал безраздельно служить одному только искусству, а значит, бороться со всякими компромиссами. И победил.

Какой ценой маэстро пришёл к этому, в сотнях эпизодов раскрывают его биографы в Европе и Америке; об этом говорит и сам Тосканини в заявлении, которое сделал в 1929 году, решив тогда окончательно оставить оперный театр:

– Тридцать девять лет я ездил по всем театрам мира, и повсюду, не только в "Ла Скала" оставлял лохмотья своего сердца.

Всё это широко известно, но мало кто знает, что мучения художника из-за ответственности взятой на себя миссии начались ещё в молодости. Мне удалось найти неопубликованное письмо 29-летнего Тосканини из Тренто к скрипачу Поло от 25 июня 1896 года, в котором он признавался:

"…Я действительно отчаянно несчастен!.. Этот проклятый театр никому так не портит жизнь, как мне... И самое плохое, что я, сам того не желая, невольно доставляю неприятности другим..."

И глубоко не правы те, кто, говоря о Тосканини, ленясь подумать, предпочитают применять удобную формулировку – волшебство. Как будто мучительные поиски совершенства, отказ от всего приблизительного, непрестанная потребность критически относиться к себе и другим, привычка переводить искусство на язык логики и техники, чтобы высечь новую песнь и новую страсть, – как будто всё это результат какого-то "колдовства", а не плод усилий, воли, дисциплины, самоотречения, упорной работы, порождавшихся чувством высокой художественной ответственности.

Действуя твёрдо, с верой и смирением гётевского героя, Тосканини, хотя и выросший во времена романтических интерпретаторов, привыкших прислушиваться больше к самим себе, чем к воле композитора, решительно отбросил этот предрассудок, поставив перед исполнителями задачу быть старательными посредниками между написанным нотным знаком и звуком, между душой артиста-творца и душой слушателя.

Чтобы соединить исследование нотного материала с художественной интуицией, маэстро никогда не достаточно было одного только изучения нот. До последних лет своей жизни он вновь и вновь вникал в то, что хорошо знал в течение многих десятилетий; потому что он знал: коварная ошибка всегда подстерегает исполнителя, словно грех – схимника.

Тосканини показал всему миру, как несправедливо обвинение итальянского искусства в поверхностности, импровизационности, сумел внушить всем уважение к истине, очистив произведение искусства от провинциализмов, неверно понимаемой традиции.

Хочу привести в связи с этим ещё одно важное свидетельство –– из личной переписки Пуччини. В 1922 году, когда Тосканини не без полемики заставил "Ла Скала" слушать Риголетто — не "своего", разумеется, а Верди, – 21 января Пуччини написал своему другу:

"Риголетто действительно исполнен хорошо, без фермат и без искажений Верди. Тоти великолепна, Галеффи и Лаури-Вольпи хороши. Темпы Тосканини ясны и правильны".

Этот трудный поиск соответствия тексту не ограничился итальянским театром. В Байрёйте в 1930 году, приглашённый Зигфридом Вагнером подготовить Тангейзера и Тристана, Тосканини нашёл в партитурах и оркестровых партиях пробелы и неточности, которых никто раньше не замечал, так что даже в самом вагнеровском храме он вернул Вагнеру первозданность. Я не мог найти другого более поразительного комментария к этому, чем наблюдения Даниэлы Тоде, дочери Козимы Лист и фон Бюлова. В одном неопубликованном письме, отправленном из Байрёйта 13 марта 1938 года скрипачу Поло, на не совсем правильном, но выразительном итальянском языке она признавалась:

"…Гений Тосканини воссияет вновь во всей своей славе для тех, кто любит его... Я же не смогу больше получить наслаждения, но я навеки останусь его должницей – он подарил мне Тристана, Тангейзера, Парсифаля, открыл мне Торжественную мессу и Фиделио и ввёл меня в рай моцартовской души в Волшебной флейте... И теперь я богата на весь остаток моей скромной жизни".

В другом письме, тоже из Байрёйта (9 декабря 1937 года), Даниэла Тоде, выросшая в возвышенной атмосфере "Ванфрид" и воспитанная в обществе своего дедушки Листа и отчима Вагнера, так восхваляла достоинства Тосканини:

"В этом уникальном артисте спрессованы черты одного из самых прекрасных, самых благородных, самых героических характеров, какие существовали когда-либо во владениях искусства".

О сайте. Ссылки. Belcanto.ru.
© 2004–2024 Проект Ивана Фёдорова