Мои друзья и я. Артюр Онеггер (окончание)

С. О. — Раз уж мы говорим о «Царе Давиде», мне бы хотелось задать Вам вопрос, который непосредственно касается Вас. Почему Вы никогда не брались за такой вид музыкального произведения, как оратория?

Ф. П. — Это вполне естественно. Артюр сочинял оратории, потому что он был протестантом, а я написал мессы, мотеты, «Глорию» и «Музыку для страстной недели», потому что я католик. Это вопрос религиозного воспитания, и только. Я писал музыку к молитве, а он - к библейским историям. Это совершенно разное.

С. О. — Я так и думал, и Вы подтвердили мои предположения. Карьера Онеггера была великолепной и блистательной с самого начала, ведь он познал успех еще в молодости ...

Ф. П. — Это правда.

С. О. — Поэтому я был удивлен, прочитав написанные его пером рассуждения такого рода, как, например: «Ваши современники всегда испытывают нужду в том, кто им продает лапшу или мыло, и совершенно не испытывают необходимости в новой музыке», или еще: «Молодой композитор — это тот, кто упорно производит продукцию, которую никто не желает потреблять». Какой пессимизм! Какая разочарованность!

Ф. П. — Я думаю, что у Артюра было нечто, вроде предчувствия краткости его жизни, его болезни и близкой смерти. Я в этом уверен, потому что однажды, когда был болен я сам, я ему сказал: «Ты, с твоим великолепным здоровьем!» — а он мне задумчиво ответил: «Ах, никому не известно, кто умрет первым!» Больше всего я думаю об его конце. Я думаю, что он не питал никаких иллюзий по поводу своей болезни, и об этом я сохранил одно очень волнующее воспоминание. Однажды, когда я ему играл (Артюр попросил меня об этом) фрагмент из «Диалогов кармелиток», дослушав его, он сказал мне: «Послушай, у меня есть записная книжка, тетрадь с нотной бумагой, на которой я собирался кое-что написать; это такая же тетрадь, как те, какими ты всегда пользуешься (потому что, действительно, мы оба всегда пользовались одинаковыми тетрадями), я бы хотел, чтобы ты ее взял и чтобы ты написал в ней что-нибудь, потому что я больше не буду писать музыку». Должен Вам сказать, что я храню ее как реликвию, но я не в состоянии писать в этой тетради. Этот пессимистичный, скорбный тон делал его все более и более человечным. Я не знаю, помните ли Вы, как-то у меня дома я показывал Вам одно из последних писем, которое я получил от Артюра. Это необыкновенное письмо, немного слишком хвалебное для меня. Оно точно покажет, в заключение этой беседы, в каких отношениях мы были с Артюром к моменту его смерти. Мы испытывали друг к другу истинную нежность, потому что именно слово нежность следует здесь употребить, и я должен сказать, что в последние три года его жизни мы действительно понимали друг друга и говорили обо всем.

С. О. — Это письмо Артюр Онеггер послал Вам 10 мая 1954 года. Он находился в то время в Базеле у своих друзей Захеров, которые были ему необыкновенно преданны до конца. Вот оно.

«Дорогой Франсис. Только что получил твои беседы. Я прочел их не отрываясь. Спасибо. Могу тебе сказать, что это чтение необычайно сблизило меня с тобой. Оно усилило мою любовь к тебе как верному другу и увеличило восхищение, испытываемое мною к музыканту, человеку, естественно творящему музыку, что так отличает тебя от многих других. Среди различных мод, систем, лозунгов, которыми бездарности пытаются утвердить себя, ты остался самим собой, проявив редкое, внушающее уважение мужество. У нас с тобой, я знаю, разные темпераменты, но я уверен, общее у нас — это любовь к музыке, более сильная, чем любовь к успеху. С разных позиций мы выражаем себя сходным образом. Ты заявляешь о своей любви к Сати и непонимании Форе. Я начал с того, что считал Форе элегантным салонным композитором, а теперь это один из тех, кто вызывает во мне самое большое восхищение, а Сати я считаю обладателем необыкновенно трезвого ума, но полностью лишенным творческого начала. «Делай так, как я говорю, но главное, не делай того, что я делаю!» Мы оба любим полнокровную силу Штрауса, и мы оба предпочитаем удавшуюся «Луизу» Шарпантье плачевно неудавшейся «Ариане и Синей Бороде» Дюка. Ты не осеняешь себя крестным знамением при одном упоминании имени Берлиоза, у которого восхищаются всем тем, что не терпят у Бетховена, Вагнера или Шумана. Ты понимаешь, сколь, наивно в 1954 году топтать ногами Вагнера; это то же самое, что требовать у муниципального совета разрушить Эйфелеву башню, один из самых процветающих аттракционов; но ты выражаешь надежду никогда больше не услышать «Мейстерзингеров», в то время как я очень надеюсь пережить это произведение еще раз. Ты не любишь Ван Гога, за которого я отдам всего Тулуз-Лотрека и которым я восхищаюсь так, как ты — Эль Греко. Все эти расхождения во вкусах, вместо того, чтобы нас разделять, мне кажется, напротив, нас сближают. Разнообразие, разве это не самое прекрасное в жизни и в искусстве? Не сочтешь ли ты меня слишком самонадеянным, если я мысленно стану рядом с тобой, чтобы сказать: «Мы оба с тобой честные люди! Обнимаю тебя с братской любовью. Артюр Онеггер».

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет