Горячее сердце итальянца

Осенью 1907 года в сером, мрачном, окруженном железными решетками доме на Элис Айленд, в порту Нью-Йорка, собралась большая группа итальянцев. Здесь были люди со всей Италии, но подавляющее большинство прибыло с юга. Каждый новый пароход выбрасывал новые партии мужчин, женщин и детей, которые толклись здесь в постоянной сумятице и нужде. Они ждут, чтобы перед ними открылись двери в Америку. Но чтобы попасть в Америку, нужно было обладать не менее чем пятьюдесятью долларами. У большинства семей такой значительной суммы не было. И люди должны были сидеть на Элис Айленд. Эмигранты, эмигранты - на чемоданах, узлах и просто на земле. Глаза их разочарованно устремлены на контуры Манхэттэна, высокомерные небоскребы в небе Нового Света. Нужно было ждать, пока родственники, друзья или чьи-нибудь щедрые руки внесут за них установленные американскими властями пятьдесят долларов, открывающие доступ в страну.

В этой обстановке, где все мог решить случай, кто-то вспомнил о Карузо, который был в это время более чем богатым и знаменитым, - он стал предметом идолопоклонства американцев. Некоторые из друзей Карузо отправились на его нью-йоркскую квартиру с прошениями эмигрантов. Его просили помочь добиться разрешения на въезд в страну нескольким итальянским семьям.

Великодушный артист тут же откликнулся на просьбу соотечественников и направил эмигрантам необходимую сумму. Позже он не раз устраивал благотворительные концерты, сборы с которых шли его землякам, приехавшим в Америку.

Хочется рассказать об одном волнующем эпизоде, связанном с именем Карузо. Это рассказ о честности и благодарности. Происшествие это наполнило ликованием сердце артиста, укрепило его веру в свой народ.

Был ненастный зимний вечер 1908 года. Снег и грязь на улицах. Вдруг звонок. У дверей - мальчик лет четырнадцати, изможденный и уставший. В руках букет цветов и письмо для Карузо. Юноша оказался итальянцем, сыном итальянских эмигрантов, получивших поддержку артиста осенью прошлого года.

— О-о, бедный мальчик, - воскликнул Карузо в порыве сострадания, едва увидев его.

Певец втащил его в дом, снял мокрое пальто, приготовил горячий напиток. Затем он прочел письмо, куда были вложены пятьдесят долларов, которые семья с благодарностью возвращала певцу. Карузо был потрясен. Он не верил своим глазам. Не шутка ли это? Может быть, кто-нибудь решил просто посмеяться над ним? Но нет, это была правда. Мальчика звали Кармелло Трамонтано, сын Винченцо. Оба пекари. Работали много, труд был тяжелый, однако сумели отложить необходимую сумму, чтобы вернуть соотечественнику, который помог им попасть в Америку. Карузо накормил мальчика ужином и приказал шоферу подготовить машину (один из первых фордов). Сразу же после ужина он вместе с мальчиком отправился в квартал города, где жили итальянские эмигранты. Ему хотелось познакомиться с этой семьей и возвратить им деньги. На память он оставил им свою фотографию и несколько бесплатных билетов в оперу. Весело, по-семейному он провел с ними вечер, оставшийся навсегда в его сердце. Воспоминания о нем были для него приятнее, чем о триумфе на сцене.

После летнего перерыва 1908 года театр Метрополитен распахнул свои двери, начиная большой оперный сезон. Как никогда обширный репертуар включал тридцать итальянских опер и столько же немецких и французских.

Почти во всех итальянских операх пел Карузо, вот уже несколько лет занимавший в театре положение первого тенора. Он был в центре внимания всего музыкального мира.

Однажды вечером Карузо должен был заменить баритона в прологе к опере "Паяцы". Как-то он уже пел вместо тенора Пагани, чтобы не сорвать спектакль в салернском театре Коммунале. На этот раз ему предстояло сделать то же самое, но в более ответственной партии. Карузо спокойно оделся, тщательно загримировался, вышел к рампе и пропел знаменитую арию, как настоящий баритон, вызвав общий восторг и восхищение зрителей, несмотря на меры предосторожности узнавших его по характерным голосовым приметам. После этого он спел свою партию тенора. Этот спектакль - незабываемая страница в летописи театра Метрополитен.

В другой раз он заменил немецкого тенора, заболевшего в середине спектакля. Положение было критическим и сложным даже для музыкального Карузо, который уже поужинал в веселой компании и успел осушить полбутылки вина. В это время к нему и обратился с горячей просьбой директор театра. Правда, в резерве у директора были другие теноры, но они нетвердо знали роль и боялись провалиться. Заболевший тенор, бывший неплохим актером, со своей стороны напрягал все силы и держался как настоящий вагнеровский герой до окончания акта. На большее у него не хватило бы сил. Вскоре приехал Карузо. Его с нетерпением ждали в дирекции. Карузо тут же направился в артистическую уборную. Вслед за ним вошли Гатти-Казацца и дирижер, с трудом дотянувший до конца акта. Оба они сразу заметили, что Карузо не только плотно поужинал, но и хорошо выпил. Крайне озабоченные, они обменялись беспокойными взглядами, говорившими, видимо: "Куда ему петь? Это будет провал!" С низко опущенной головой, бледные, они молча вышли из уборной Карузо, совершенно уверенные в близком фиаско. Один направился в кабинет, другой - в свою закулисную комнату в ожидании начала следующего акта.

Карузо тоже знал, на какой риск он идет. Но, бросая вызов судьбе, он скоро вышел из комнаты с дымящейся сигаретой в зубах, спокойный и невозмутимый, как Иоанн Креститель. Он решил петь, чего бы ему это ни стоило.

Карузо пропел оставшуюся часть оперы властно и непринужденно на удивление и восторг всем, кто был в курсе дела, под несмолкаемый гром аплодисментов публики.

На следующее утро его ожидала приятная неожиданность - большой серебряный кубок с золотой отделкой, подарок от Метрополитен-опера в знак восхищения великим итальянским артистом.

Карузо рассказывал все эти интересные истории моему дяде Маркетти в 1917 году. При этом он шумно, по-детски смеялся, от его облика веяло силой, здоровьем и сердечной добротой.

Рассказывал он и другие истории. Один итальянский эмигрант открыл на окраине Нью-Йорка маленький бар. Ему довольно трудно было привлечь постоянных посетителей в этот район. Чтобы завоевать клиентуру, он прибег к довольно странному способу - повесил у дверей бара фотографию с надписью: "Пою, как Карузо". Народ останавливался и посмеивался, но некоторые все-таки заходили, чтобы послушать пение. Новоиспеченный подражатель пел как мог, аккомпанируя себе на гитаре. Благодаря своей изобретательности он стал сводить концы с концами.

Однажды и Карузо зашел в ресторанчик. Он попросил хозяина спеть, потом поблагодарил его и оставил некоторую сумму денег, кажется пятьдесят долларов. Может быть, этой суммы было и недостаточно для широкого ведения дела, но она поддержала неудачливого земляка в начале его карьеры.

Вечером 10 декабря 1910 года в театре Метрополитен была поставлена опера Пуччини "Девушка с Запада". В спектакле участвовали Энрико Карузо, Эмма Дестинн, Паскуале Амато, Адам Дидур, Антонио Пини-Корси. Дирижировал Артуро Тосканини. На премьере присутствовали Джакомо Пуччини со своим сыном Антонио, автор одноименной драмы Давид Беласко, издатель Тито Рикорди и власти большого американского города.

Премьера прошла в самой торжественной обстановке. В театре царила атмосфера, какая бывает только по большим праздникам. Зал был переполнен до предела, а перед зданием стояла огромная возбужденная толпа опоздавших и безбилетников. Спекулянты подняли цены на билеты в четыре-пять раз.

Триумф был полный и для артистов и для авторов, несмотря на то, что были лишь две репетиции. Неистовствовавшая публика двадцать четыре раза вызывала дирижера и исполнителей. "Карузо заставил толпу обезуметь от восторга", - писал флорентинец Марио Фантини, являвшийся тогда костюмером Карузо. Цены на следующий спектакль были удвоены.

После незабываемых выступлений в новой опере Пуччини Карузо покинул Нью-Йорк и отправился в Мехико, а оттуда в Гавану, где его ждали с нетерпением. Он выступил там и с многочисленными концертами, один из которых был дан в пользу итальянских шахтеров, попавших в беду.

26 октября 1912 года Карузо начал свое стремительное турне по городам Европы (вместе с Фаррар). Он пел в Венгрии, Испании, Франции, Англии и Голландии. В этих странах, как в Северной и Южной Америке, его ждал восторженный прием радостных и трепетных слушателей. Никого они не принимали так, как Карузо. Этим он был обязан своему голосу, своему искусству.

10 сентября 1913 года Мадрид с нетерпением ожидал выступления Карузо. О приезде феноменального певца говорили уже в течение нескольких месяцев. И вот в зале главного театра Мадрида собрались со всех концов Испании крупнейшие представители театрального мира и критики. Каждому хотелось хоть раз самому послушать легендарного певца, вот уже много лет окруженного ореолом громкой славы. Все дышало ожиданием предстоящего концерта, повсюду - в зале, в коридорах, за кулисами - разговаривали только об Энрико Карузо. Кто-то попросил дирижера Клеофонте Кампанини рассказать что-нибудь о певце. Замечательный дирижер ответил, улыбаясь: "Сейчас вы сами его увидите и услышите".

Концерт начался выступлением Фаррар, превосходно спевшей испанский романс. Когда Карузо вышел на сцену, весь зал встал и поклонился в знак уважения. Несколько присутствовавших в зале итальянцев (генуэзцев или неаполитанцев) приветствовали его во весь голос. Карузо улыбается, взволнованный таким торжественным приемом. Он поет арию из "Манон Леско" Пуччини. Публика неистовствует. Затем звучит знаменитый романс Хозе из "Кармен", после которого публика, включая критиков и музыкантов, приходит в состояние экзальтации. Вот как комментирует это событие присутствовавший на концерте критик Адаме: "Как Никколо Паганини умел извлекать своим волшебным смычком сто, нет, тысячу различных голосов, вызывавших восхищение, удивление, слезы у слушателей, так и Энрико Карузо извлекает из своего волшебного горла восхитительные звуки, создает образы, которые доходят до глубины души, поражают и возбуждают фантазию до состояния экзальтации.

Паганини и Карузо, каждый по-своему, представляют самое яркое, что в состоянии дать артист, исполнитель, наделенный божественным даром и сверхчеловеческой силой".

Испанский публицист, поставивший рядом имена Паганини и Карузо, окружив их одним ореолом славы, обошел молчанием пребывание на своей родине другого большого итальянского тенора - Роберто Станьо, который повсюду выступал с блестящим успехом и считался национальным тенором. Испанцы всегда чтили тореадора или тенора больше, чем королей. Станьо был первым тенором мадридского театра. Он пел вместе с Гризи, Патти, Броджи, вызывая искренний и шумный восторг публики. После него появился Анджело Мазини, заставивший почти полностью забыть Станьо. У Мазини было нечто большее, чем у Станьо, - красота голоса. Красота совершенная. Испанцы говорили, что никогда ни один тенор не может превзойти его.

Но вот пришло время, и Карузо затмил память своих предшественников. Своими незабываемыми спектаклями, подобных которым еще не было в Испании, он заставил забыть даже героя-тореадора. Вот почему критик Адаме, знавший и других крупных теноров, нашел для Карузо единственное сравнение с гениальным Паганини.

Однажды, по приглашению властей, Карузо присутствовал на бое быков. Для него этот день не был радостным: долгая, жестокая борьба человека с животным, завершившаяся долгожданной победой известного тореадора, вид крови и убитого быка глубоко потрясли впечатлительную натуру Карузо. Во время зрелища он не раз покрывался холодным потом, в гостинице почувствовал себя плохо, едва не потерял сознание. Карузо находился в состоянии крайней усталости, как будто только что вернулся с трудного спектакля (он говорил: "Это было для меня тяжелее, чем роль Отелло"). Артист чувствовал острую необходимость освободиться от страшного впечатления. Он упал в кресло и долго оставался недвижим. Так потряс его вид крови. Никогда больше Карузо, как бы его ни приглашали и просили, не посещал подобных зрелищ.

В один из летних дней 1913 года в саду большого парижского кафе одиноко сидел за столиком коренастый, элегантный, представительный мужчина. Он курил сигару. В наполненный посетителями сад вошли двое: мальчик и старик. По своей одежде первый похож был на школьника. Он взял в руки принесенный с собой аккордеон и заиграл.

Мальчик очень хорошо сыграл одну пьесу, и старик, вероятно отец, стал обходить столики с тарелкой в руках, как и все бродячие музыканты. А в это время уже звучала итальянская песня. Наконец старик подошел к столику, за которым сидел элегантный коренастый мужчина в соломенной шляпе, продолжавший курить и с любопытством следить за происходящим. Старик протянул тарелку, в которую посетители кафе милостиво бросили всего несколько монет.

Господин в соломенной шляпе был крайне удивлен, увидев так мало денег в тарелке, - он считал, что мальчик играл прекрасно и хорошо знал музыку.

— Вы итальянцы, не так ли? - спросил он смущенного старика.

— Да, синьор, мы из Бари.

— И сколько же вы зарабатываете своей игрой?

— Э-э, синьор, нам приходится много трудиться, лучше не спрашивайте!.. Кроме того, мы ведь в Париже, вы понимаете, это тяжелый народ...

— Скажите, а мальчик играет "О мое солнце"? Вам знакома эта песня?

— Мы всегда играем ее! Хотите послушать?

— Очень!

Глубоко взволнованный добрый старик поспешил к мальчику:

— Там знатный синьор, должно быть итальянец, хочет послушать "О мое солнце". Он из тех, у кого есть деньги...

Молодой аккордеонист, счастливый и ободренный, заиграл песню.

Неизвестный синьор надвинул низко на лоб соломенную шляпу, видимо, для того, чтобы не быть узнанным, и, подперев щеку рукой, сидя, как раньше, запел среди всеобщего удивления во весь голос знаменитую песню ди Капуа, жестом руки предлагая старику обходить посетителей. Очень скоро тарелка наполнилась до краев, а затем еще и еще раз. По голосу кто-то узнал Карузо. Два бродячих музыканта, смущенные и потрясенные, были счастливы при виде денег, которые падали будто с неба.

Карузо же, сияющий от удовольствия, радостно смеялся. Толпа народа уже стояла в дверях сада-ресторана. Маэстро Фьорилло и несколько других музыкантов театрального оркестра, сидевших неподалеку от Карузо, поспешили увести его из кафе.

О добром сердце, широте и благородстве натуры Карузо - качествах не менее ценных, чем его искусство, - рассказывает в своих воспоминаниях Элизабет Бэкон Родуэлд (Журнал "Selezione" (на итальянском языке), Нью-Йорк, июль - август 1957 года.), которая в 1915 году (ей тогда было всего 10 лет) ехала вместе с Карузо из Бостона в Нью-Йорк.

Карузо сел в поезд на станции Бэк Бэй. Его провожала толпа почитателей, в том числе немало элегантно одетых мужчин, которые, как только Карузо вошел в вагон, стали бросать ему букетики фиалок. Когда поезд тронулся, маленькая Элизабет, сгорая от любопытства, заглянула в купе Карузо. (Он всегда путешествовал в отдельном купе.) "Толстый синьор" (как она называет артиста), появившийся в вагоне с такой помпой, преспокойно раскладывал на маленьком столике колоду игральных карт. Едва увидев девочку, Карузо сразу же пригласил ее войти, усадил рядом с собой, разделил колоду карт пополам и предложил сыграть с ним. Но девочка созналась с большим огорчением, что она не умеет играть в карты. Тогда Карузо, чтобы развлечь ее, стал напевать ей вполголоса песенку. Девочке пение очень нравилось, оно развлекало ее, и Карузо в течение всей поездки пел ей песни и оперные арии.

Как всегда радостный и улыбающийся, со свойственной его натуре экстравагантностью, Карузо сошел с поезда на Большом Центральном вокзале Нью-Йорка, спокойно ведя за руку маленькую Элизабет. Удовлетворенный, он остановился на мгновение перед сбежавшимися фотографами. Затем, вручив девочку ожидавшим ее родителям, он быстро удалился, сопровождаемый аплодисментами узнавшей его толпы.

Вспоминается одна статья о Карузо, в которой говорилось, что если бы он был не певцом, а карикатуристом, то сделался бы столь же знаменитым.

Но не будем преувеличивать! Карузо действительно был способным карикатуристом. Он привык делать карикатуры на всех, кого встречал, в том числе и на самого себя. Однако это было не чем иным, как времяпрепровождением богатого и знаменитого человека. У меня находилось несколько его карикатур: на себя, на Тосканини, на композиторов Пунцо и Пуччини и одна - на Маркетти, сделанная в Генуе во время его последней встречи с моим дядей. От дяди мне и достались все эти карикатуры, но, к моему большому огорчению, они не сохранились. Мне жаль их не столько потому, что они отличались высокими художественными достоинствами, сколько потому, что это была память о людях, с которыми они были связаны.

Если не считать нескольких этюдов и набросков, то, откровенно говоря, нет оснований говорить о таланте Карузо в этой области искусства. Вряд ли следует проводить какие-либо параллели между Карузо - великим певцом и карикатуристом, хотя разносторонняя одаренность Карузо свидетельствует о том, что он был человеком сложным, интересным и привлекательным.

Не только карикатура была предметом увлечения Карузо. Он сочинял музыку, любил играть на разных инструментах - фортепиано, гитаре, флейте, трубе. Карузо написал книгу "Как нужно петь" (E. Caruso. Come bisogna cantare. London, New York, 1908 (2-е изд. 1912).), которую покупали в Америке буквально "нарасхват". Скромно, не делая тайн из своего мастерства, великий певец дает советы начинающим вокалистам.

В своей небольшой книжке Карузо предостерегает начинающих от злоупотребления голосом, и в первую очередь от форсирования; он рекомендует добиваться гибкости и выразительности голоса и вносить в слово как можно больше жизни, потому что слово - это сама музыка и правда. Ему нужно уделять наибольшее внимание. Очень ценные советы он дает в связи с постановкой голоса: учит, как брать дыхание, как подходить к каденциям и, наконец, как тренировать верхний регистр.

"В хорошо тренированном голосовом аппарате, - пишет Карузо, - сила и окраска звука должны меняться в зависимости от характера музыкальной фразы и текста. Любое чувство, даже мимолетное, требует для своего выражения подготовки голосового аппарата, влияет на его положение, напряжение и звуковую нагрузку. Каждому чувству свойствен свой тембр, а каждому тембру - своя окраска звучания: светлая, темная, округлая.

При светлой окраске гортань опускается сильно вниз, язык следует за гортанью, а мягкое нёбо в свою очередь постепенно опускается вниз; когда голос восходит к верхнему регистру, гортань постепенно поднимается. Только светлая окраска позволяет придать голосу гибкость, легкость и металлический блеск. При фальцете светлая окраска не так ярка, хотя небольшого усилия будет достаточно, чтобы голос приобрел звучность и крепость.

При темной окраске гортань находится несколько ниже своего нормального положения. Если певец хочет придать своему голосу особенно яркую окраску и мощь, то ему надо опустить гортань еще ниже.

Чтобы держать гортань в низкой позиции для получения еще более темной окраски звучания, нужно опустить голову и прижать подбородок к груди как можно крепче: этим достигается закрытие носовых каналов, потому что язык подтягивается к своей основе и принимает форму глубокого канала. Темная окраска сообщает голосу полноту, мягкость и крепость. Однако все это относится к высоким голосам, низкие же голоса при такой позиции становятся сиплыми. Эта окраска особенно подходит при создании драматических моментов. В фальцетном регистре темная окраска делает голос плотным и округлым.

Для получения округлого звучания гортань должна занимать позицию немного ниже той, которая требуется для светлой окраски (светлого звучания). При этом следует поднимать нёбо как можно выше. Округлая окраска, и только она, может сделать голос мягким, проникновенным, дать ему возможность звучать на всем диапазоне. Такое звучание свойственно фальцетному регистру голоса".

Самые знаменитые люди того времени соперничали со всемирно известными композиторами, такими, как Джордано, Пуччини, Чилеа, Леонкавалло, Масканьи, в дружбе с Карузо. И те и другие обожали его, часто навещали, разыскивали его, чтобы лишний раз высказать ему свое восхищение.

В России Карузо пел во многих театрах и давал популярные концерты. В Петербурге успех его был настолько велик, что в фойе театра была установлена в его честь мемориальная доска, рядом с мемориальной доской в честь Элеоноры Дузе.

Александра Яблочкина, одна из самых выдающихся русских актрис, которая много раз играла с Томмазо Сальвини, была в тот вечер в петербургском оперном театре. Она восторженно приветствовала знаменитого певца, аплодируя ему, как девочка. Именно она предложила (по крайней мере, так говорят об этом) установить мемориальную доску в фойе театра.

Да, Карузо был самоучкой. Он был наделен острым, всепоглощающим умом, быстро накапливавшим знания. В Америке он овладел английским и испанским языками, а во время гастролей по странам мира - французским и немецким. Его итальянский язык отличался хорошим стилем.

Добрый, веселый человек, остро и глубоко реагировавший на дружеские чувства, несмотря на богатство и именитость, он был готов щедро помогать людям, смягчать боль, доставлять радость и счастье тому, кто нуждается в этом. Величие Карузо - в большой человечности. Здесь у него не было достойных подражателей, если не считать знаменитого и замечательного Беньямино Джильи, обладавшего чудесным сердцем итальянца.

Каждый год Карузо возвращался в Неаполь, этот не обыкновенный город, город тысяч песен и мелодий, в свою Санта Лючию, с сердцем, преисполненным нежности и верности.

Он, как генуэзский Мачисте (настоящее имя - Бартоломео Пагано, портовый грузчик из Генуи; благодаря редкой красоте, гигантскому росту и физической силе стал одним из самых популярных актеров немого кино — прим. перев.), увлекал за собой своих друзей, моряков неаполитанского порта, рабочих, мальчишек всех возрастов - всех простых людей. И всем им он помогал, как только мог: одевал, давал деньги, заботился об их устройстве на работу. Карузо приглашал их в одну из многочисленных таверн Неаполя, рассыпанных вдоль залива, и там, счастливый тем, что наконец попал к своим, проводил время вдали от интриг и шума. И пел, пел... Пел мелодичные, мягкие песни своей родной земли, как только он один умел их петь... Перед ним дышало голубое море Неаполя, а над головой - бездонное небо Позиллипо или Санта Лючии. Кругом свободный и чистый воздух молчаливого, зовущего залива... Пленительный Неаполь... Почти каждый раз во время веселых пирушек в неаполитанских тавернах он пел старую знаменитую "Песню о таверне" ди Джакомо, ставшую народной:

Недаром,
Недаром шутка гласит:
Поесть и выпить -
Вот лучшее на свете!
Кто знает,
Есть ли на небе таверны?
Если да, встретимся там,
Друзья мои,
Кто знает...
Кто знает!
Но, если хоть капля масла
Осталась в твоей лампаде,
Запьем все беды в таверне земной!

Люди, как на крыльях, слетались на звуки песни, глаза их светились радостью, руки аплодировали.

Верный своей старой клятве, он больше никогда не пел ни в театре Сан Карло, ни в других театрах города. Но зато много пел у друзей. Во время краткого пребывания в других городах Италии гастролировал в театрах Пармы, Милана, Рима, Палермо, выступал с концертами в Монтекатини. Два раза Карузо побывал в Римини на вилле известной и чтимой им певицы Бьянкини-Каппелли (в 1904 и 1910 годах). Ездил он и в Массе к своему другу Маркетти, вышедшему к тому времени на пенсию, в Турин, Мантую, Кремону, Флоренцию и многие другие города Италии. Повсюду он, знаменитый и скромный, навещал своих друзей и знакомых.

Во Флоренции, в нескольких километрах от города, по дороге, ведущей в Кастелло, Карузо построил виллу, чтобы быть в Италии поблизости от Ады Джаккетти, которая родилась и жила в этих местах. Она отдыхала здесь во время своего отпуска и после турне.

В один из своих приездов в Римини на приморскую виллу Бьянкини-Каппелли Карузо договорился с цирюльником Альфредо Кампи, чтобы тот приходил брить его каждое утро. Парикмахерская Кампи находилась в трехстах метрах от виллы. Каждое утро знаменитый брадобрей спешил к знаменитому клиенту, однако ему часто приходилось ждать появления Карузо. Наконец Карузо изобрел способ извещать цирюльника о готовности к визиту. Он распахивал окно, выходившее в сторону парикмахерской, и издавал звук-клич потрясающей силы. Так брадобрей получал сигнал: пора отправляться к экстравагантному клиенту. В первый день Карузо спросил:

— Ты на самом деле хорошо слышал меня?

— Хорошо ли я слышал? Да слышно было в конце долины!

— Ну, значит, все в порядке. А я думал, не увеличить ли дозу!

Карузо задержался в Римини около двух месяцев, после чего уехал со своим аккомпаниатором в Париж.

Последний раз я видел Карузо в сентябре 1917 года в Генуе, где жил тогда со своей семьей. Он пришел с дядюшкой Маркетти и неразлучным секретарем Бруно Дзирато. Мой отец взял меня с собой на станцию Принчипе, чтобы встретить там всю компанию. Великий артист хотел осмотреть достопримечательности города, в первую очередь Галерею искусств и библиотеку в палаццо Бриньоле (Палаццо Россо), великолепное строение конца XVIII века, которое маркиза Мария Бриньоле- Сале подарила в 1874 году генуэзскому муниципалитету.

Мы исходили несколько переулков, после чего зашли в большое кафе, где весело провели время. Оттуда мы проводили Карузо на пассажирский морской вокзал, где его уже ожидал океанский пароход "Конте Россо", отправлявшийся в Америку.

Около часа провели мы на пристани. Уже стемнело, когда пароход, после долгого и оглушительного свистка, начал поднимать якоря. Наступила минута расставания. Карузо и мой дядя обнялись. Мой отец и я взволнованно простились с великим тенором, который быстро поднялся по трапу на палубу, вошел в салон и исчез... Мы сразу же покинули вокзал, чтобы увидеть с другого места, как уходит от берегов великолепный океанский пароход.

На трамвае мы добрались до площади Карикаменто, а затем дошли пешком до площади Сан Джордже, которая примыкает к живописной улице, идущей вдоль моря. Мы остановились почти на высоте мола Джано. Это самое высокое место перед входом в порт. Внизу, почти в семидесяти метрах под нами, море выбрасывало гальку на берег. Весь в огнях появился "Конте Россо". Тремя сигналами он простился с Генуей, а великий морской город ответил ему стоголосым эхом своих кораблей. Множество народа остановилось, чтобы полюбоваться этой картиной. Мой дядя напевал "Санта Лючия", песню, которую так любил Карузо. Большой дымящий пароход выходил в открытое море. Скоро он исчез, оставив за собой длинные полосы взволнованной воды. Прощай, добрый, великий, незабываемый Карузо!

Радостные и взволнованные, мы медленно приближались к городу. Это был необыкновенный вечер, оставивший неувядающие воспоминания. А над Генуей уже раскинулось великолепное, усыпанное сверкающими звездами, необъятное небо.

С моей стороны было бы большой смелостью пересказывать все, что я слышал о Карузо, потому что многое в этих рассказах являлось чистой фантазией. До сих пор я писал только то, что неоднократно проверял или слышал от людей непререкаемого авторитета. Я не преувеличивал события, старался не вдаваться в незначительные подробности, останавливался лишь на главном, на том, что характеризует Карузо как артиста и как человека, раскрывая все его величие.

Мой дядя Маркетти, которого я часто навещал в Массе, рассказывая о Карузо, вспоминал и о певцах, которых наш тенор считал настоящими вокалистами и теоретиками искусства. Это артисты, имена которых я уже упоминал, и те, о которых еще не было речи: Джован Франческо Гросси, Бриджида Банти-Джорджи, Маттео Бабини, Карло Броски, Джузеппо Сибони, Вьоланте Кампорезе, Луиджи Лаблаш, Роза Моранди, Джованни Баттиста Рубини, Джованни Марио (настоящее имя - Джованни де Кандиа), Эмануэль Каррион, Хулиан Гайяре, Роберто Станьо, Николай Иванов, Николини, Джироламо Крешентини, а также знаменитые сопрано: Аделина Патти, Мария Фелисита Гарсиа- Малибран, Розина и Тереза Штольц, Джемма Беллинчони.

Карузо говорил о них с энтузиазмом: "Какие артисты! Рубини филировал каждый звук; Марио работал над партией до тех пор, пока не овладевал ею полностью, без изъяна; Станьо был во многих ролях непревзойденным; Николай Иванов - живой орган; Хулиан Гайяре - бог "Лукреции Борджиа"; Николини был истинным маэстро, сама Аделина Патти хотела быть его партнершей; Джироламо Крешентини - совершенный баритон, Малибран называла его "великим", и, наконец, Лаблаш - великий актер и певец-итальянец с французским именем. Какие артисты! Какую неоценимую помощь получил я от них!"

Отзыв Карузо об этих артистах был полон искреннего восхищения и признательности. Карузо любил говорить о своих близких друзьях Мазини и Бончи.

"Какой средний регистр! Какая гибкость, какой тонкий певец!" - говорил он о Мазини. Не раз Карузо восхищался и Бончи: "Какой стиль! Он ласкает ноты. Это истинный знаток музыки!"

Слава не вскружила голову Карузо даже тогда, когда он достиг зенита и обрел идолопоклонников: он остался скромным, хотя и не лишенным экстравагантности - таков уж был склад его натуры. Карузо никогда не забывал о своем долге добиваться технического и артистического совершенства. Он свято чтил дружбу, как истинный неаполитанец, никогда не важничал, не кичился своим богатством. Это был скромный, отзывчивый, мечтательный человек с большим сердцем.

Однажды Карузо был в известном ресторане Санта Лючии - "Ренцо и Лючия". Здесь произошел забавный случай, свидетелями которого были мой дядя Маркетти и маэстро Пунцо.

Карузо, как всегда, притащил за собой в ресторан десяток друзей. Стояла жара. Карузо снял пиджак и повесил его на спинку стула, посоветовав сделать то же самое и остальным. Все с удовольствием последовали его примеру и остались в одних рубашках. Однако эта "фамильярность" не пришлась по вкусу хозяину ресторана, ожидавшему скорого появления на этой террасе местной аристократии. Он подошел к Карузо и намекнул ему, что артист может быть одет, "как ему угодно", но, но крайней мере, пусть хоть другие наденут пиджаки. Карузо устремил на него долгий взгляд и спросил с чувством сострадания:

— Ты уже запустил в воду макароны?

— Это будет сделано сию секунду,- ответил хозяин, оробевший от устремленных на него взглядов.

— Нет, дорогой, не делай этого. У нас слишком деликатные желудки. - Карузо встал и сделал знак следовать за собой всей компании в соседний ресторан "Мирамаре". Там он сразу же обратился к хозяину, услужливо вышедшему навстречу:

— У вас можно снять пиджаки?

— Снять пиджаки? Комендаторе! Что я слышу? Снимайте хоть панталоны, переверните все вверх дном! Здесь все в вашем распоряжении!

Карузо прежде всего громко запел песню под аккомпанемент двух гитар, чтобы насолить хозяину ресторана "Ренцо и Лючия". За первой песней последовала вторая, третья... Как по волшебству, ресторан мгновенно заполнился народом. Голос Карузо! Он звенел в прозрачном воздухе Неаполя и в каждом сердце неаполитанца.

Карузо был добр, скромен, щедр и благороден по отношению к простым людям, однако не терпел неуважения со стороны "именитых" персон. Он никогда не терял своей непринужденности и чувства юмора - качеств, присущих неаполитанцам, - даже в обществе королей. Однажды вечером президент Соединенных Штатов, пригласивший Карузо на прием, услышал от него довольно крутую фразу:

— Ваше превосходительство, известно ли вам, что вы так же знамениты, как и я?

Не лучшая участь ждала и испанского короля Альфонса XII, который как-то пригласил Карузо на ужин. Карузо вошел в сопровождении толстого человека в поварском костюме.

— Ого!.. - воскликнул король, указывая на сверток, - должно быть, что-нибудь музыкальное?

— Нет, ваше величество, это спагетти с помидорным соусом. Я отыскал здесь неаполитанского повара. Мой ужин здесь, со мной. Вы извините меня, ваше величество, но я ничего другого не ем!

Таковы были его милые экстравагантности. Преподнесенные в шутливом тоне, они принимались весело и охотно всеми, кто знал и любил Карузо.

Все это радостные моменты его жизни. Но и в печальных эпизодах недостатка не было.

Наследники Карузо хранят его воротничок, на котором остались следы крови. Этот воротничок был на нем во время одного из выступлений в Метрополитен-опера в "Паяцах".

Во время спектакля Карузо ранил себя, захваченный происходящим на сцене, а главное, находясь под впечатлением своей личной драмы (Ада Джаккетти окончательно оставила его).

В июле 1919 года группа итальянских эмигрантов, живших в Нью-Йорке, явилась на виллу знаменитого тенора с просьбой спеть им. Они хотели услышать "своего Карузо", прежде чем уехать в Италию... От имени пришедших к секретарю Карузо Бруно Дзирато обратился с просьбой их старейший. Глаза его были влажны. Взволнованный секретарь певца тут же отправился к нему и доложил о просьбе рабочих. Карузо, просматривавший ноты, вышел, улыбаясь, навстречу соотечественникам.

— Чего же вы хотите? - обратился к ним Карузо на неаполитанском диалекте.

— Мы собрали немного денег. Перед отъездом в Италию мы хотели бы услышать вас. Война окончилась, но море таит много опасностей. Оно кишит минами, и неизвестно, доберемся ли мы до Италии, увидим ли свои семьи. Но у нас, комендаторе, всего лишь двести тысяч лир, которые мы можем предложить вам.

— Да вы с ума сошли! - воскликнул Карузо. Искренние, простые слова соотечественников взволновали его, больше он не мог ничего промолвить.

На следующий день вечером внушительная толпа итальянцев заполнила сад перед домом. Это были отъезжающие эмигранты. К их приходу Карузо приготовил две огромные бутыли вина и пирожки по-итальянски. И сразу же стал активным участником празднества. Затем Карузо запел под аккомпанемент нескольких оркестрантов, пришедших по его просьбе. Итальянские и неаполитанские песни звенели среди восторженных и взволнованных слушателей. Особенно поразили собравшихся песни "Мама, что ты хочешь узнать?" Эмануэле Нутиле на слова Фердинандо Руссо и "Неблагодарное сердце", написанная двумя итальянскими эмигрантами: Риккардо Кодиферро (автор текста) и Сальваторе Кардилло (композитор). Карузо пропел их по два и по три раза.

В конце вечера кто-то громко попросил:

— "Санта Лючия лунтана"! ("Далекая Санта Лючия" - песня итальянских эмигрантов, написанная Э. А. Марио незадолго до этого события.)

Карузо кивает в знак согласия. Он глубоко взволнован. Пленительная песня началась среди благоговейной тишины. Но вот на половине песни голос, полный огня, задрожал, угас... Карузо на минуту умолк, а затем, дав волю чувствам, разразился рыданиями. Ничего подобного не случалось с ним никогда раньше. Артиста не существовало, перед эмигрантами стоял человек, услышавший зов далекой родины. Так закончился этот вечер. Улыбающийся Карузо прощался со всеми, подняв руки, выражая этим самые лучшие пожелания. В ответ раздались крики "ура!".

— Прилив слабости, - сказал бы любой критик. Но в замешательстве артиста сказался Карузо-человек. Именно простота и гуманность связывали Карузо с простыми людьми - те человеческие качества, которые он вынес из Санта Лючии - рабочего предместья Неаполя. Снова и снова вспоминается искренний неаполитанский мальчишка на улицах своего родного города, под чьим ясным небом звучат песни скорби, нужды и народных страданий. Самым ярким качеством в индивидуальности Карузо была его глубокая человечность, придающая неповторимую и незабываемую прелесть облику народного певца.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет