Старая школа совершенствуется

Среди музыкальных критиков различных направлений в первые годы нашего столетия развернулась полемика. Речь шла о новых требованиях к артистам, требованиях, рожденных временем. Критика ратовала за большую свободу артиста в интерпретации того или иного образа. Шла борьба между старой и новой школой, между ярыми сторонниками и столь же ярыми противниками того или иного стиля, того или иного артиста. Но об этом поговорим позже.

К сожалению, появление на сцене нового светила сопровождается роем не только почитателей и поклонников, но и противников. Последние часто находят утешение в искажении фактов.

Здесь я должен сразу же высказать свое несогласие с некоторыми критиками, с такими, например, как Джино Мональди, автор книги "Знаменитые певцы" (Gino Monaldi. Cantanti celebri. Roma, "Nuova Antologia".), в которой он помещает страницу, принадлежащую якобы перу самого Карузо. Из нее явствует, что Карузо до пятнадцати лет пел в церкви и содержал две семьи (какие?), а в восемнадцать отправился к маэстро Верджине, который, прослушав его, принял в свою школу на общих основаниях. Не говоря уже о "творчестве" разных журналистов, писавших о Карузо где только можно и при всяком удобном случае искажавших, а подчас и целиком выдумывавших факты, заметим, что Мональди уделил нашему артисту слишком мало внимания - всего лишь несколько страниц. И они написаны, по-моему, в некоторой спешке. Замечу лишь с полной уверенностью, что он не мог знать ни темперамента, ни характера Карузо. Сам Карузо был мастер рассказывать о себе небылицы, любил подшутить над всем и вся с такой же легкостью, простотой и обаянием, с какой он умел войти в самый сложный образ. Словом, у него был характер Бенвенуто Челлини.

Действительно, совсем юным он пел в церковных хорах, но непонятно, каким образом он мог содержать две семьи, не получая за это ни единого гроша? То же, что он зарабатывал, распевая на набережной или на улицах Неаполя, было так ничтожно, что сразу же таяло, уходя на развлечения с друзьями. У него и его уличных друзей, как у истинных скуницио, не проходило дня без озорства, что вызывало протест окружающих. Разумеется, взрослый Карузо, приобретший мировую известность, Карузо, из-за которого соперничали все театры и которого обожествляли американцы, певец, ставший миллионером, едва ли имел время и желание рассказывать о том, что он когда-то камнем "хватил" витрину в большом магазине, чтобы отомстить его суровому владельцу. А что касается поступления в школу маэстро Верджине "на общих основаниях", то эта история смахивает на выдумки самого Бенвенуто Челлини. Вряд ли нужно рассказывать здесь вновь, как скромнейший и благороднейший учитель, которому трудно воздать словами должное, любивший Карузо, как родного сына, и относившийся к нему с энтузиазмом, полностью содержал его в течение почти трех лет.

Расскажем теперь, из каких источников в настоящей книге почерпнуты сведения о Карузо, и уже знакомые читателю, и те, которые будут предметом следующих страниц. Они поведаны человеком простым, скромным и правдивым, прожившим много лет бок о бок с великим артистом. Человек этот не претендует ни на громкое имя, ни на что-либо другое. Речь идет о Микеле Маркетти, моем дяде по материнской линии. Он родился в городе Массе в 1860 году. Он заведовал складом швейцарской фирмы Мойрикоффре в Неаполе. Там же служил и отец Карузо, работавший сторожем на складе. Уже упоминалось о том, что отец Карузо был родом из окрестностей Неаполя - из селения Пьедимонте д'Алифе, где занимался кузнечным делом. Маркетти, которому тогда было около тридцати лет, был близким другом семьи Карузо. У него на глазах рос юный тенор, он был его первым поклонником в Неаполе, Казерте, Салерно, Ливорно, Милане. Микеле Маркетти играл на гитаре и очень любил пение, он был одним из тех, кто убеждал молодого Карузо стать на путь искусства еще задолго до первых больших успехов в Милане.

Маркетти всегда был желанным гостем в доме Карузо в Нью-Йорке. Он приезжал сюда, чтобы вновь повидаться со своим великим другом. Автор этих строк также лично знал Карузо, не раз бывал с ним в одной компании и на веселых вечеринках, присутствовал на его знаменитых спектаклях, на незабываемом спектакле "Паяцы" в римском театре Костанци, в котором участвовали Карузо и Тосканини. Сбор от спектакля, состоявшегося в 1917 году, пошел целиком в пользу солдат. Для верности истине необходимо уточнить, что этот спектакль не зарегистрирован в театральной летописи: по-видимому, благотворительные спектакли не учитывались в театральном архиве (речь идет о нынешнем Римском оперном театре, раньше театре Костанци). За несколько дней до Карузо в "Паяцах" выступал тенор Карло Альбани.

В книге Мональди высказаны соображения о Карузо и Бончи, с которыми я никак не могу согласиться. Мональди считает, что как художник Бончи превосходит Карузо. Но хотя Бончи - продолжает Мональди - "был певцом с великолепным голосом, ему не удавалось вызвать у публики энтузиазм, сопутствовавший Карузо. Несмотря на исключительные голосовые и сценические данные, Бончи не умел петь с живым и проникновенным чувством, трепетавшим в пламенном голосе Карузо". В заключение Мональди писал: "Именно этот чарующий трепет в голосе Карузо захватывал и уносил публику к таким высотам, куда голос Бончи не мог проникнуть".

Объективен ли Мональди в своих выводах или это лишь дань личным симпатиям и восхищению замечательным артистом Бончи? Мональди был хорошо знаком с Алессандро Бончи, восхвалял его, словом, был одним из его многочисленных безгранично преданных поклонников. Он так и не сказал, в чем же именно заключается превосходство Бончи-художника над Карузо. Он не знакомит читателей с Бончи-артистом. Характеристика, которую дает восторженный поклонник одного артиста другому, может быть признана объективной, но заставляет сделать некоторые выводы.

Искусство - это выражение чувств, а интерпретация, какой бы она ни была, - передача чувств. Стало быть, истинное воплощение художественных явлений есть порождение ума и сердца артиста, одаренного способностью глубоко чувствовать, и определяется, следовательно, свойствами его натуры: чуткостью, лирической настроенностью, верным ощущением музыкальной драматургии.

В Италии существовали в то время течения, представители которых были восторженными поклонниками двух теноров. Самыми страстными почитателями Бончи были, конечно, жители Романьи. Однажды группа "болельщиков" из Чезены, родины великого певца, отправилась послушать пение Карузо, которого они раньше никогда не видели и не слышали. Они хотели получить полное представление о достоинствах того или другого артиста. Среди них были два знатока оперного искусства - Коста и Винченци, преподаватель Верньяно и несколько оркестрантов. Они вернулись домой поклонниками Карузо, навсегда изменив свое мнение. Даспуро как-то писал Сондзоньо: "Прежде чем судить, надо увидеть и услышать".

Кое-кто может возразить, что поклонников нельзя отнести к числу настоящих критиков, даже если они и достаточно образованны. В данном же случае речь идет о людях, имевших истинное представление о певческом искусстве, так как некоторые из них преподавали в консерватории. Прежде чем восхищаться мастерством Карузо, они взвесили все его достоинства, преломив их через призму своих познаний. Они приехали в Рим с лицом суровых судей, готовых вынести беспощадный приговор Карузо: как-никак, они были ведь поклонниками Бончи. И полный поворот их симпатий можно объяснить только одним: они оказались перед лицом исключительного артиста, оставившего далеко позади искусство XIX века, столь милое любителям бель канто. Перед слушателями предстал великолепный артист, вошедший в искусство как яркая и сильная индивидуальность, никому не подражавшая.

Позже скажут, что Карузо и его последователи (среди них Джильи и многие другие певцы) принадлежат к школе веристов... Будут и другие выводы и сравнения. Попытки дать определения и сделать выводы необходимы для того, чтобы выявить художественные и эстетические позиции. Каждому художнику свойственно свое собственное "я" в искусстве. Ни один художник не обладает индивидуальностью другого: каждый выражает только самого себя и с помощью приобретенного опыта отдает лучшее - свой ум, чувства, темперамент, весь пыл сердца.

Голос певца - его характеристика. Существует много голосов, похожих друг на друга, но, как говорил Леон Баттиста Альберти (1404-1472 — выдающийся литератор, архитектор и гуманист), среди всех людей едва ли найдется хоть один, чей голос подобен другому. А знаменитый аббат Гальяни, посвятивший свою жизнь философскому осмыслению искусства пения, писал: "Все соловьи веками поют одну и ту же песнь любви, но лишь у некоторых она полна всеми оттенками благоговения, муки, радости, а иногда скорби и жестокости".

Сократ, знакомясь с юношами, говорил: "Скажи что-нибудь, чтобы я мог узнать тебя". - Пой! - скажем мы, - чтобы судить о тебе как об артисте по твоей дикции, краскам, теплоте твоего голоса, которые раскроют твою душу, твои чувства, а также чувства и душу автора, которого ты исполняешь.

Ларинголог Биланчони, ученый и врач, писал о Карузо как истинный артист, глубоко чувствовавший красоту пения, а не как медик или физиолог: "Какой голос, какое богатство звучания! Он произвел на меня неизгладимое, неувядаемое впечатление. Может быть, когда-нибудь в серые часы одиночества в памяти воскреснет этот могучий и проникновенный, не поддающийся никакому анализу голос - свидетельство столь совершенной красоты человеческой природы".

В июле 1939 года мне довелось беседовать с великим тенором Алессандро Бончи на его вилле в Визербо под Римини. Как только я произнес имя Карузо, лицо артиста озарилось и едва заметная теплая и лукавая усмешка проскользнула на его губах. Концами пальцев задумчиво коснувшись лба, он внимательно и с интересом стал слушать меня. Я никогда не смогу забыть его любезности и готовности рассказать все, что он знал об американском периоде жизни своего великого друга Энрико. По правде говоря, мне казалось неуместным и нескромным затрагивать в разговоре с ним тему успехов Карузо в Америке. Поэтому все мои вопросы ограничивались чисто биографическими сведениями. Но Бончи оказался джентльменом не только в бель канто. С изумительной яркостью и восхищением говорил он о "своем великом друге Энрико". Он рассказал о вещах, глубоко меня поразивших. Пресловутое соперничество между двумя великими певцами, о котором так много говорилось, никогда не существовало в действительности: оно было плодом фантазии некоторых журналистов и любителей сильных эмоций. Романьольский тенор рассказывал о Карузо с теплом, достоинством и вместе с тем очень естественно и просто.

"Последний раз я слышал его в Филадельфии, - говорил Алессандро Бончи, - я ездил туда к Эдиссону, чтобы записаться на пластинки. Карузо пел в "Фаворитке", и я пошел послушать его. После спектакля я отправился за кулисы поздравить его с успехом. Публика в зале неистовствовала. Как только Карузо увидел меня, он бросился ко мне навстречу, обнял меня, и я заметил, что он плачет. Сколько чувства!.. Если говорить откровенно, я не думал, что Карузо с его чрезмерными голосовыми данными сможет выступать в "Фаворитке" с таким мастерством. Я был потрясен его игрой. А Карузо просто отдавал роли всю свою душу и тело. К концу спектакля он был измученным, но счастливым, как победивший атлет".

Возвращаясь к Мональди, необходимо вспомнить Джузеппе Борелли, создавшего "портрет" Карузо в духе XIX века. Вот высказывание Борелли о Карузо, которое Мональди приводит в своей книге:

"С этого момента Энрико Карузо, Таманьо наших дней, стал с ним в один ряд и пошел в ногу, сохраняя свою индивидуальность певца и артиста, владея своими собственными исполнительскими средствами, ярко отличаясь темпераментом от крупнейшего туринского тенора, но равный ему по результатам, достигнутым в искусстве.

Карузо был, однако, еще большим властелином толпы, чем Таманьо. Он умел заставить то плакать вместе с собой, то улыбаться сквозь слезы, то мечтать о любви и лунной лазури берегов, то вздыхать, вспоминая о кедровых рощах, спускающихся к морю".

Вполне понятно, что, когда один человек высказывается, испытывая влияние другого, чье мнение более авторитетно, чем его собственное, он, сам того не замечая, пересказывает это мнение слово в слово.

Так получилось и с Мональди, который находился под влиянием Борелли. Один симпатизирует Бончи, другой сравнивает Карузо и Таманьо только по сценической игре. Один ставит Бончи выше Карузо, говоря, что последний добивался признания публики лишь некоторыми особенностями своего голоса. Другой также видит силу Карузо лишь в умении создать эффект, который, по его мнению, рассчитан только на непритязательных и впечатлительных простых людей. Не слишком ли резкое суждение о простом народе? Ни один, ни другой критик ни словом не обмолвились о большом сердце и душе Карузо, заставлявших артиста жить напряженной жизнью своего героя. Ни слова не было сказано об артистическом чутье певца, о его вокальных данных, о гибком, теплом, трепетном голосе, удивлявшем даже самих композиторов и дирижеров. С величайшей мягкостью переходил Карузо от одного регистра к другому, сохраняя вместе с тем тот же тембр и силу звука. Этого не удавалось даже таким великим певцам, как Гайяре, Станьо, Мазини, Таманьо. А дикция Карузо! Она почти скульптурна. Многочисленные певцы его времени пытались подражать ему, но безуспешно.

Раз уж Борелли и Мональди попытались дать характеристику Карузо, считаю необходимым еще раз напомнить об исключительных сценических данных, сделавших его величайшим артистом, о его таланте, заставлявшем зрителей не только понимать, но и глубоко чувствовать все переживания певца. Только истинно великие артисты наделены всей совокупностью исключительного дарования, позволяющего создавать такую близкую связь со зрителями, уводить их в те недосягаемые высоты, куда редко проникает искусство; пути туда доступны только истинному артисту.

Авторитетные высказывания о таланте Карузо содержатся в двух письмах Пуччини и Джордано, а также в рецензии Таманьо, опубликованной в одной из миланских газет.

"Милан 9. 2. 1905 года
(улица Верди, 4).

Дорогой, дорогой Карузо, прослушал спектакли "Тоска" и "Богема" в этом театре. Неимоверное наслаждение доставляют мне отклики на успех спектаклей, которым мы обязаны главным образом тебе, твоему искусству!

В Лондоне ты будешь петь в "Баттерфляй". Очень надеюсь на твое сотрудничество вместе с Деглин и Скотти. Я часто думаю об этом и уже вижу тебя в этой роли, которая не так уже велика по объему (выучить ее будет нетрудно), но нуждается в твоем блестящем голосе и таланте, чтобы произвести должный эффект.

Благодарю тебя, кланяюсь тебе и твоей супруге.

Преданнейший тебе Джакомо Пуччини".

"Вилла Федора - Бавено - 12.12. 1906 года.

Дорогой и великий Энрико, ты, видимо, уже получил телеграмму, подписанную мной и Сондзоньо.

Но считаю долгом еще раз собственноручно написать тебе - прими мое самое сердечное спасибо.

Ты был и навсегда останешься самым великим, единственным Лорисом; вот и представь, какое я испытываю счастье каждый раз, когда ты поешь в моей опере, обеспечивая ей триумфальный успех.

Благодарю тебя и обнимаю,
твой Умберто Джордано".

Осенью 1897 года в Милане Карузо неоднократно выступал в "Сельской чести". На одном из спектаклей присутствовал знаменитый тенор Таманьо, обретший уже к тому времени богатство и славу. После того как Карузо спел арию "Мама, то вино...", в которую вложил все свое артистическое и вокальное дарование, великий тенор из Турина обратился к сидевшему рядом с ним директору газеты "Секоло" Герарди со словами, в которых звучало неподдельное восхищение: "Ты слышал, Герарди?!. Этот Карузо оставит всех нас далеко позади". Газета напечатала позже эти слова.

Таманьо, не отличавшийся особым темпераментом, редко хвалил кого-нибудь из певцов, особенно тенора. Он не любил говорить ни о великих предшественниках, ни о современниках, может быть, потому, что считал себя выше и тех и других. Поэтому его отзыв о Карузо в начале творческого пути молодого артиста приобретает особое, я бы сказал, историческое значение. Оценка Карузо знаменитым певцом имела определенный резонанс в артистических кругах; для импресарио же она явилась хорошей рекомендацией.

Если могло показаться, что в небольших ролях Карузо не очень отличался от своих знаменитых современников (заставим Борелли и Мональди удовлетвориться хоть этим), то, когда он играл большие, психологически сложные роли, с ним нельзя было сравнить никого другого. Тогда артист достигал вершин мастерства в искусстве.

16 октября 1940 года в городе Чезена на вечере, посвященном памяти Алессандро Бончи (знаменитый тенор скончался в Визербо, под Римини, 9 августа того же года), один из ораторов сказал:

"Бончи занимает такое же место в камерной музыке, какое Карузо в исполнении неаполитанских песен. Можно ли превзойти их?! Не думаю. Невозможно".

На этом и кончилось сравнение. Оратор более не произнес имени Карузо, хотя говорил около получаса. Может быть, эти немногие слова говорят о многом? К тому же обстоятельства были особыми, и дальнейшее сравнение певцов было бы неуместным.

Однако, памятуя об этом сравнении, я решил прослушать записи камерной музыки в исполнении обоих певцов. Бончи работал в этой области вокального искусства с большой любовью, был замечательным камерным певцом. Но Карузо был не менее велик, с той лишь разницей, что голос Бончи был красивым, а голос Карузо - великолепным.

Еще одним ярым поклонником Бончи был доктор Нандо Беннати (автор небольшой книжки об этом певце). Выступая однажды в Ферраре и сравнивая Бончи и Карузо, он говорил, что эти "певцы резко отличались друг от друга и по темпераменту, и по голосовым данным, и по своим внутренним качествам, хотя их пути в искусстве порой и сходились. Если Бончи был мягким, деликатным, сладостным певцом (он избрал путь, легко поддающийся критическому анализу), то в лице Карузо мы знали человека неуемного, бурного темперамента, отдающегося во власть велений сердца, пылкого желания петь. Он опрокидывал, разрушал все критические анализы, построенные на чисто технической музыкальной основе".

Неплохо сказано для поклонника Алессандро Бончи!

В одной брошюре, опубликованной в Фаенце (там находился театр Анджело Мазини), я нашел сравнение Бончи с Мазини (оба были жителями Романьи): первый лиричен, второй властен и силен, особенно в драматических партиях.

Опять сравнение!

Я думаю, что об истинном величии артиста говорит не какое-нибудь одно качество, а вся совокупность проявлений его таланта и прежде всего сердце, душа исполнителя. Поэтому мы должны признать, что и Карузо, и Бончи заслуживают равной похвалы как исполнители, потому что были одинаково велики.

В конце прошлого и на заре нового века люди особенно ощутили потребность жить более полно и свободно и принимать участие во всех областях общественной деятельности. В оперном театре Карузо сумел создать художественный образ нового человека. Некоторые певцы, в том числе Алессандро Бончи и Дзенателло, также пытались выражать чувства нового человека. К сожалению, старая школа, хотя она и достойна высшей похвалы, не позволила им уйти далеко, и они остались в плену старых законов искусства, подчас простых и наивных. Карузо же, наоборот, следовал новой программе: он утверждал дух индивидуальности, смело, почти дерзко прокладывал новый путь, полностью сознавая свой долг и право внести в искусство пения все чувства, волнующие человеческую душу. Его исполнение отличалось силой и красотой, он завоевал зрителя, который, наслаждаясь искусством, жаждал свободы, жизни, мечтал о счастье. Карузо ничего не выбросил из традиций славной старой школы, напротив, она окрепла благодаря тому, что он обогатил ее новыми исполнительскими приемами, и это напоминает о цветении векового дерева, покрывающегося весной молодыми яркими листьями.

Не будет преувеличением назвать Карузо королем оперного искусства, потому что великий маэстро с большой гибкостью преодолевал любые трудности, овладевал ими полностью: не было ни одного фрагмента, ни одной ноты, ни одного вздоха, ни одной слезы, которые не соответствовали бы целиком требованиям партитуры, требованиям неумолимой логики, законам сцены.

Реклама

• Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет