Легенда о Лоэнгрине
Глава №56 книги «Путеводитель по операм — 1»
К предыдущей главе К следующей главе К содержаниюСюжет «Лоэнгрина» Вагнер почерпнул из средневековых сказаний. Образ рыцаря с лебедем встречается впервые в древнефранцузских легендах; позднее его воспевал выдающийся немецкий поэт XII века Вольфрам фон Эшенбах.
В поэме «Состязание певцов в Вартбурге», которая, кстати, служила Вагнеру источником и для сюжета «Тангейзера», легенда о Лоэнгрине впервые рассказана связно и последовательно. В этой поэме рыцарь с лебедем фигурирует уже на историческом фоне и представлен как современник короля Генриха I Птицелова (913—936). В более поздних источниках легенда о Лоэнгрине всегда связывается с легендой о чаше Грааль. Слово Грааль означает сосуд. Согласно древней легенде, Грааль — это чаша, в которую Иосиф Ариматский собрал священную кровь Христа и скрыл ее от врагов Спасителя на одном далеком острове. Развивающаяся далее легенда помещает Грааль в крепость на горе Мон Сальват, где чашу охраняют приставленные к ней непорочные рыцари. К числу этих рыцарей принадлежит и закованный в серебряные латы рыцарь с лебедем, Лоэнгрин.
Таким образом, сюжет «Лоэнгрина» составляют древнекельтские и германо-франкские предания. Однако в основной сюжет вплетается религиозная легенда многовековой давности о повелителе Олимпа Зевсе и смертной женщине Семеле. В статье «Сообщение моим друзьям» Вагнер указывает на родственный характер Зевса и Лоэнгрина, Семелы и Эльзы:
«Подобно тому, как основную черту легенды о Летучем голландце легко узнать в фигуре эллинского Одиссея, как в стремлении Тангейзера покинуть грот Венеры и вернуться в родной Вартбург видно то же стремление, что влечет к простой земной женщине и домашнему очагу вырывающегося из объятий Калипсо и спасающегося бегством от обольстительных чар Цирцеи Одиссея, так в греческом мифе о Зевсе и Семеле содержатся основные элементы сказания о Лоэнгрине.
Кто не знает истории Зевса и Семелы? Бог любит смертную женщину и является к ней в человеческом образе. Но влюбленная женщина узнает, что ее возлюбленный предстает перед ней не в своем настоящем обличье и, побуждаемая естественным инстинктом горячей любви, требует, чтобы он показал себя таким, каков он есть на самом деле, в своем настоящем виде. Но Зевс знает, что если он явится ей в облике бога, то связь между ними порвется и женщину ждет неминуемая гибель... и он терзается тем, что принужден исполнить желание возлюбленной, обрекающей себя на смерть!..
Быть может, этот миф вымысел жрецов, затемняющих умы? Было бы ошибкой объяснять этим возникновение мифов и оценивать их значение, исходя из того, что жрецы эксплуатировали в интересах правящих и религиозных каст благороднейшие человеческие стремления. Миф о любви Зевса и Семелы был придуман не жрецами, а простыми людьми, облекающими в форму сказаний свои стремления».
Следовательно, в легенде о Лоэнгрине Вагнер видел один из германо-франкских вариантов бродячего сюжета, вновь и вновь появлявшегося на протяжении тысячелетий. Он отдает себе отчет и в том, что легенда о Лоэнгрине есть лишь один из вариантов древнего мотива преданий, постоянно вплетавшегося в сказки народов, живущих на берегу моря или в устьях рек.
«По голубому зеркалу вод к ним приближался незнакомец... витязь, наделенный красотой и чистейшей добродетелью; все его существо пленяло сердца непреодолимым очарованием. Он был воплощением страстного желания алчущих душ, грезящих о счастье, находящемся где-то по ту сторону океана, в далекой неведомой стране. Но как только начинали допытываться до тайны незнакомца, он исчезал, возвращаясь к себе по волнам океана».
Таким образом, из высказываний Вагнера ясно видны двойные корни легенды: с одной стороны, влияние греческой мифологии, с другой, влияние более новых преданий народов, живущих на побережьях морей и рек. На этой двойной основе вырастает прихотливая и усложненная композиция легенды, к которой затем добавляются украшения и орнаменты христианских легенд: непорочные рыцари, охраняющие чашу Грааль с содержащейся в ней священной кровью.
Романтик Вагнер, естественно, и в этом случае пытается дать «современную» интерпретацию сказания, сплетенного из чудес и сказочных приключений:
«Лоэнгрин искал женщину, которая бы верила в него, которая не спрашивала бы, кто он и где его родина, а любила бы его таким, каков он есть, каким она его видит. Он искал женщину, не нуждающуюся в объяснениях и доказательствах, а любившую бы его без всяких условий. Ему надо было скрывать, что он существо высшего порядка, ибо, лишь утаивая это свойство, он мог добиться того, что восторг и восхищение им были бы направлены не на это превосходство, чтобы ему не поклонялись со смиренным обожанием, потому, что его существо непостижимо. Он хотел, чтобы его любили, чтобы путем братской любви и любви-страсти стремились бы понять его существо, жаждущее человеческой привязанности, поскольку лишь это могло освободить его от одиночества. Ясно понимая эту ведущую мысль, он хотел быть и оставаться лишь человеком, человеком совершенным и цельным, горячо чувствующим и возбуждающим горячее чувство, вообще человеком, а не богом, то есть абсолютным искусством. Поэтому он стремился к женщине — к человеческому сердцу. И когда его слуха коснулся зов этой женщины — человеческого сердца, снизу, из человеческого муравейника, молящей его о помощи, он спустился к ней из ледяной пустыни одиночества. Но освободиться от своей подлинной природы он не может. Излучаемый им ореол высшего существа выдает его, он обречен носить на себе печать чудесного. Он удивляет посредственность, возбуждает против себя зависть, все это накладывает тень даже на любящее сердце женщины, сомнения и ревность рождаются в нем, и Лоэнгрину становится ясно, что ее чувство по отношению к нему не было пониманием (совершенным пониманием), а было лишь обожанием (преклонением перед чудесным); он вынужден признаться в своей божественной сущности, чтобы сокрушенным возвратиться в свою одинокую обитель».
Этой цитатой из Вагнера мы достигли последнего звена в цепи его мыслей. Античный миф и легенда о душевном томлении народов, живущих на морском побережье, а также христианское предание, выросшее из этих двух корней, для творца-романтика лишь символы, дающие ему возможность говорить о своей собственной судьбе и своих стремлениях. Так романтик наполняет содержание народной легенды проблемами своего «Я», проблемами Личности, проблемами Творца.